Книга Лазури - [3]

Стены раскрылись, подчиняясь своему создателю. Туманный горизонт приближался, сворачивался, яснел. Сон сжимался, открывая взгляду то, что было снаружи. Я видел нить, связывавшую его с Деревом, видел сферы снов неподалеку. Задача стала ясна.

Старые навыки снова стали полезны — для задуманного нужно было кое-что создать.

Сердце сна, кукольная мастерская скрылась в стеклянной сфере, которую я соединил с внешней границей сна. Вокруг вырос лес механизмов, причудливых и бессмысленных на первый взгляд. Задуманное казалось безумным, но мало ли безумств помогло мне до этого? Но на это так сложно было решиться…

Ляпис-лазурь ждала. Ждала Соусейсеки. Где-то, невидимый, ждал кролик.

Я вдохнул и сделал первый жест, стараясь быть как можно мягче, и сон отозвался долгой нотой флейты. Рука сама продолжала двигаться, к ней поднималась вторая…

Разум выскользнул из тела и скрылся в шестеренках, уступая место сердцу.

Было так необычно одновременно ощущать переливающуюся по телу мелодию, глядя на это со стороны. Чувства стали дирижером, тело — палочкой, сон — оркестром. Стены дрожали, резонируя звуком.

Сферы снов рядом оставались темными и холодными. Но когда музыка готова была расколоть мой мирок в кульминации, одна из них засветилась. Нежным фиолетовым мерцанием, слабым, но долгожданным. Следом зажглись еще несколько, и еще…

Время собирать камни.

Разум вернулся в привычную форму легко, но усталость повисла на плечах свинцовыми веригами. Отдыхать было некогда, следовало собрать отклик мира на зов помощи. Я обнял ладонями ляпис-лазурь, словно оберегая от вторжения, и стал ждать.

Жить было больше неинтересно. Уныние и размеренность повседневности гнали меня прочь, и даже сны не приносили облегчения — такие же серые и размытые. Я ненавидел мир, потому что ненавидел себя.

В один из дней — кто знает, в какой именно — завал на работе был просто неимоверным. Документы падали со стола, а комп подвисал от вкладок. Дальше откладывать не было смысла. Под удивленными взглядами коллег я поднялся и ушел. Навсегда.

Город вокруг засыпал пушистый снег. Жизнь проносилась мимо, но до меня ей дела не было. Ноги сами шли куда-то, но только когда они налились свинцом усталости, я попытался понять, куда зашел.

Усыпанные снегом пути железной дороги. Ровно гудящие под напряжением провода. Трубы, извергающие оранжевый дым, на горизонте. Рано заходящее солнце окрасило пейзаж багрянцем, налило облака кровью.

Рядом, за полуразвалившимся забором, смиренно догнивали ржавые цистерны какого-то забытого депо. Хорошее место, чтобы умереть. Дрожа от холода, я пошел туда, с единственной мыслью — поскорее бы все закончилось.

Внутри было темно и пахло особой масляной сыростью. Тяжело опустившись на груду кирпича, я пытался вспомнить хоть что-нибудь хорошее в жизни. Озноб прекратился.

— Почему ты здесь, человек? — услышал я сзади, — Ведь это дно мира, обитель смерти?

— Кто здесь?

Из тени вышла девочка, одетая в синее, со странно знакомыми разноцветными глазами, держащая в руках шляпу, необычно спокойная для такой ситуации. У меня не оставалось сил удивляться, холод проник слишком глубоко.

— Здесь так холодно, так одиноко. Я проиграла и поэтому здесь, но ты — почему?

— Наверное, я тоже…проиграл.

Она подошла ближе, прикоснулась теплыми пальцами к застывшей маске моего лица. Никто никогда не трогал меня так. Слезинка скатилась из замерзающего глаза.

— Хочешь, мы попробуем еще раз? Вместе?

— Д… да, — ответила она, — Теперь навсегда вместе.

Первым я услышал отклик той самой фиолетовой сферы. Нечто схожее с гортанным пением последних племен Севера, древнее и дикое, как корни вывернутого из земли дуба. Следом пришли ритмы барабанов и далекие голоса средневекового хора. Налетели медным ураганом трубы. Началось.

Сны пели всеми голосами мира, делясь главным с единственным желавшим понять их слушателем. Краем глаза я видел поднимающийся с некоторых белый дым молитв — или стекающие по стенкам капли яда ненависти.

Сознание не могло перебрать все, пришедшее извне. Когда я рассчитывал собрать сил для Розы-мистики, я забыл о том, в каком мире жил — ну или слишком глубоко это помнил.

Мир, над которым реяли флаги лжи и эгоизма. Мир, где обман и предательство награждались теми же, кто превозносил на словах искренность и добродетель.

Мир, где каждый хотел быть единственным услышанным и отмеченным. Где Вавилонское смешение языков поразило не буквы и звуки, а души.

Я ожидал отклика тех, кому не безразлична Соусейсеки. Но на возможность быть выслушанными откликнулись все. Мне предстояло узнать, действительно ли голодавший мог умереть от обильной пищи.

Думаю, увидь Она меня в тот момент, испугалась бы и ушла, не возвращаясь. Руки, сведенные напряжением и стиснутые в гримасу челюсти, слепые от крови глаза и блеск крупных капель пота. Но я делал свое дело, не отвлекаясь на пустяки. В ляпис-лазурь лилась нежность матери и вера последних святых, мужество воинов и смелые мечты трусов, восторг слушателей и ярость бойцов, концентрация хирургов и благодарность спасенных ими. Но ведь была и другая сторона медали. И спину жег росший на ней плащ из стонов умирающих и детских страхов, наркотических абстиненций и мук неразделенной любви, ненависти друг к другу, рожденной страхом и завистью, голода, одиночества и безысходности. Ткань чернее глубочайших бездн укутывала меня, ползла по рукам, подбираясь все ближе к кристаллу, и когда струйки мрака поползли по пальцам, я из последних сил сжал их в кулаки.