Книга еретиков - [97]

Речь Латина в немногих словах показала, что он взялся за дело как мастер. Не следует удивляться тому, что не блещет он словесным искусством и речь его не ритмична, а сочетания не источают сладости. Ведь виды речей многообразны и редко у кого бывают собраны в них все достоинства. Случается, что один позаботился о ясности и чистоте, но не придал речи великолепия, а другой достиг пышности, но пренебрег ясностью, у иного речь сияет естественным блеском, а иной любит больше искусственную красоту. Лисий хорош в своей простоте, а Исократ приукрашивается. Слишком напыщена речь у Фукидида, у Геродота же этого нет, и изящество его беспредельно. Поэтому пусть простится Италу, если он прекрасен не во всем: он мастер своего дела, но красота не дается ему.

Он небрежет о слушателе, его откровенная речь неприятна, ведь она приготовлена и составлена из предисловий, тогда как речь тщательно отточенная не бывает нестройной и сбивчивой. И речь его не льет усладу в душу, но заставляет размышлять и держать в уме сказанное, она убеждает не болтовней, не наслаждением (не уловляет она харитами), не пленяет красотой, не увлекает сладостью, но как бы насильно покоряет рассуждениями[598]. <...>

Пусть и Итал получит право быть своеобразным, пусть и он, и всякий другой ученик мой сохраняют, полагаю я, им одним присущие черты. Мне приятны придуманные вами новые слова. Ведь это я родил вас, и я, ваш праотец, не стану ненавидеть потомка, каким бы он ни был, даже если у него голова приплюснутая, рука согнутая, колено вывихнутое, радушно приму я поскользнувшегося и приложу к речи свое повивальное искусство, обмою и сразу «вылеплю», как сказали бы вы по-ученому. <...>

Никита Хониат. История [599] .

При царе Алексее жил в царственном городе некоторый муж, происходящий из Италии, горячий любитель философии. После знаменитого Пселла, вождя всей мудрости и знатока всякой словесной науки, он думал создать себе величие на аристотелевской риторике, почему привлек к себе всю жаждавшую образования молодежь. Он надменно хвалился знанием того, в чем совсем не смыслил, и утверждал, что раскусил не только всю внешнюю науку, но и Священное Писание, так что ему нет ничего темного в Писаниях отеческих о Боге. Почему, составив одиннадцать глав о вере[600], совратил многих из своих слушателей и заразил их ядом, одного же из них, по прозванию Сервлия[601], прямо совратил в эллинство, почему он, в глухую ночь став на скалу и произнеся слова: «Прими меня, Посейдон», – бросился в глубину. Когда же о развратном учении Итала дошло до сведения царя и патриарха Евстратия Гариды, они сильно вознегодовали. Приглашенный в Великую церковь и допрошенный по поводу его положений, он сначала пытался оправдываться со свойственной ему варварской необузданностью; когда же мнения его подвергнуты были отлучению, то пришел в сознание долга и раскаялся и стал просить прощения. Его погрешности заключались в следующем: он учил о переселении душ, не воздавал должного почтения святым иконам и принимал платоновские идеи. Кроме того, умышленными и коварными вопросами наводил на сомнение, как обожествлена плоть Господня, по положению или по природе[602], и, ставя своих слушателей в затруднение, приводил их к сознанию невозможности дать ответ, между тем как Церковь установила и определила, что обожествление человеческого бдения было не по положению или природе, но сверхъестественно и чудесно.

Иоанн Итал. О том, что космос подвержен гибели [603] .

...Мы утверждаем, что материя от себя имеет небытие, от Бога же украшена бытием и приведена в лучший вид. Итак, мир состоит из не-сущего и из сущего, вследствие чего он в то же время сущее и не-сущее, сущее же – не имеющее быть, не-сущее же – имеющее быть. Но, может быть, кто-нибудь недоумевает, каким образом мир может быть по числу единым, ибо погибающее и вновь рождающееся не остается неизменным, точно так же как движение, пресекающееся и вновь являющееся, не есть едино и одно и то же, ибо оно должно быть от того же самого, в том же самом и тем же самым, так и погибнувшее и возродившееся не будут тем же самым, следовательно, мир, погибнув, не будет единым и тем же самым, но более чем единым и тем же самым. Если не по числу, то по виду мир един, а это и есть истинное едино, ибо едино по числу приписывается материи, но это не свойство материи, а свойство не-сущего, нечто же происходящее через несущее не может быть названо ни единым, ни сущим, едино это несложное по виду, вследствие чего этот мир един. Так как достаточно сказано о мире, что он не может не погибнуть, будучи видом вещественным, вместе с тем ясно, что он произойдет вновь, ибо гибель его не окончательная и не в чистое небытие, но некое физическое изменение и превращение, приобретенное чрез прегрешение, и вновь должно произойти нечто и явиться сущее, так как причина находится постоянно в движении и двигает, и не допускает, чтобы было что-нибудь пустое, нерожденное и не имеющее вида, и это не беспредельно, ибо беспредельного нет[604]. Так как мир должен погибнуть и возродиться и не беспредельно быть и погибать, ибо напрасно было бы постоянное возрождение при постоянной гибели, ясно, что некогда он будет пребывать, освободившись от прежнего зла (первородного греха), который он претерпел чрез нас.