Книга Арджуны - [35]

— Это он-то? – изумился сотский. – Да ты хоть знаешь, кто это был, дундучья твоя репа? Сам Обезьянознаменный Арджуна, сын Индры-Громовержца!

— Ну, обезьяну... то есть знамя ему в руки, – скис племянник.

— Ох, не приведи Опекун кому-то позариться на геройское золотишко! – продолжал дядя. – Чует мое сердце, не одного дурня завтра утром за ноги поволокут...

В подтверждение его слов далеко в ночной пучине раздался грохот, зазвенела тетива и истошно заверещало несколько голосов: видимо, великий герой нашел-таки на свою задницу вожделенных неприятностей.

— Ну кто еще так стреляет! – с глубоким уважением скажет сотский наутро, разглядывая сложенные рядком трупы. – Воистину, Шакра Стогневный ему батей приходится, Серебряному нашему. Гордитесь, бхутовы дети, какому тигру дала приют Упаплавья!

Всем мертвецам стрела придется точно в левый глаз.

Когда колесница Сурьи окрасилась алым, стремясь к западному окоему, утихли здравицы и гости, совершив вечернее омовение, расходились по отведенным покоям, Арджуну у самых дверей настигли с вестью – Черный Баламут, владыка ядавов, просит благородного родича почтить его дружеской беседой.

Серебряный кивнул.

Как ни странно, его не ждали. Или ждали, но особенным образом.

Из-за ковровых занавесей, загораживавших вход в купальню, доносились плеск воды и хрустальный женский смех.

Гость терпеливо дождался изгнания десятка очарованных девиц, в обществе которых флейтист совершал омовение, после чего Кришна вышел к нему навстречу совершенно обнаженный, по пути небрежно оборачивая бедра золотым шелком, и ласково, всепонимающе улыбнулся.

Слуга-евнух согнулся едва не вдвое, бочком выбрался из комнаты и затворил двери.

Наконец они остались наедине.

Полубог почти не изменился – такие, как он, начинали стареть, лишь разменяв столетие. Разве что морщинки у глаз лучника стали глубже, да юношеская гибкость отступила перед полуденной мощью.

Аватар не изменился ни в единой черте.

— Итак, – сказал Баламут, развалившись в кресле и заложив ногу на ногу, – что думает делать твой брат?

Он, прихватив с собой Раму-Здоровяка, ставшего за минувшие лета еще здоровее и добродушнее, явился на торжественный праздник, устроенный Виратой в честь неожиданного обретения столь знатных гостей – и родичей: царь матсьев отдавал свою дочь за сына Серебряного, Храбреца-Абхиманью.

Вирата чуть не рехнулся со страху, когда до него дошло, кого он привечал в своем доме. Незамысловатый как лом владыка в минуты раздражения, бывало, не считаясь с велениями Дхармы, и поколачивал смиренного брахмана Канку, который вдруг обернулся без пяти мухурт Махараджей. Хотя наибольший страх царю внушал, конечно, не Юдхиштхира. Волчебрюх таки не удержался и зашиб пару царедворцев, покусившихся на Черную Статуэтку, а с Серебряным вельможи матсьев вообще избегали встречаться глазами.

Близнецы этим очень потешались.

Дочь Вираты, тихая девушка, третий день рыдала в антахпуре – Храбрец, нескладный парень со злыми глазами, ничем не походил на прославленного отца. Вирата куда охотней выдал бы бедняжку за самого Арджуну, оно бы вышло надежней, но тот в ответ на это вполне разумное предложение процедил что-то из шастр и так сверкнул глазами, что царь мгновенно отступился.

— Он ничего не думает, – пренебрежительно сказал Серебряный, разглядывая инкрустацию на чаше, – он впал в тоску. Но я уже отправил послов от его имени.

Баламут, томно потянувшись, одарил его самой сладкой из своих улыбок.

— И почему ты не родился первым?

— Чтобы родиться в один год с тобой, Джанардана, – отшутился лучник, устроив допитую чашу на низком столике. – Иначе тебе пришлось бы почитать меня как старшего... разве хорошо?

Серебряный расположился на полу у ног аватара; его пальцы уже поймали лотосную стопу, отягощенную браслетом, и бережно разминали ее, приглашая возлюбленного довериться ласкам.

Кришна соскользнул с кресла и уселся к нему на колени – верхом, своеобразно решая вопрос о том, какое бедро мужчины Дхарма предназначает для братьев жены.

— Твой лук изрядно натянут, мой дорогой, – игриво прошелестел он, касаясь губами уха, – пусть стрела поразит цель...

...смуглое, лучезарно прекрасное тело на шелках белоснежных, как снега Гималаев...

...вот – уста его приоткрыты, темный румянец окрасил щеки, глаза мутны и безмысленны... Кожа Баламута обжигает губы: Арджуна целует пальцы его ног, похитившие совершенство лепестков лотоса, что за ухом у бога любви. Как холоден браслет на щиколотке, как трепетна плоть, созданная из чистой амриты... как упоительна его покорность... семя его – мед; и – “ты воистину Мадхава”, – выдыхает Серебряный, облизываясь...

Алый манящий рот улыбается – флейтист смотрит в лицо лучнику – кажется, любуясь тем, как замечательно смотрятся его ноги на серебряных плечах... кудри его, разметавшиеся по шелкам, – как синяя ночь, соски подобны драгоценным камням, лингам неописуемо великолепен...

Железные ладони ложатся ему на бедра, и Кришна закрывает глаза.

Боги с потолочных росписей смотрят на богов, мечущихся на ложе.

Здесь, в землях матсьев, жили еще песни древнее арийских столиц.

“Утренний гость несет сокровище. Я ловлю его, как птицу в силки, – его, приходящего с добром, благочестивого, дарящего, щедрого. У него прекрасные коровы, прекрасное золото, прекрасные кони. Для него чистые зори вдалеке ткут одежды из чудесных лучей. Любящий украшения, веселый, лучший из многих, – он сверкает как небо, улыбающееся сквозь тучи.