Книга Арджуны - [2]

Сладкопевец обиженно сморщился и рванул в небеса, более всего желая скорейшего забвения своей оплошности.

Ну и здоровый же был орех...

Лесная сень закончилась внезапно, как гандхарвский панегирик, – оборвалась и ушла в землю разнотравьем. Ваю-Ветер нежился в Первом мире, оставив смертных, и в плотной тишине, одеялом укрывшей луг, золотой нитью вился голос одинокой флейты.

Путник мгновение поколебался и направился вдоль опушки, с каждым шагом удаляясь от реки. Места были чудесные: веселый ручей бежал к матери-Ямуне, переливисто журча, белые лилии и лотосы многих цветов светились в чистых старицах и маленьких озерцах. Задумчиво жужжали пчелы, вскрикивали павлины на лесных тропах, и аромат, испускаемый множеством цветущих деревьев, радовал сердце.

Флейта пела о весне: о томлении в груди и сладостной неге, о безжалостной насмешке Цветочного Лучника, о звонком пламени Солнца и лунных ночах, о том, как лианы, украшенные цветами, обнимают мощные стволы, как животные ищут себе пару.

“Пусть Кама отправит в твое сердце стрелу, оперенную болью, заостренную страстью, имеющую своим древком само желание...”

Напев звенел в благоуханном воздухе, ласкал, манил, дурманил медвяным напитком, пушистым зверьком сворачивался на груди...

И умолк.

— Приветствую тебя, о Бхарата, – внезапно пропели за спиной.

Путник, названный именем древнего царя, остановился как вкопанный. Не оборачиваясь, он улыбнулся – полю, джунглям, спящему ветру и колеснице Сурьи, куполу небосвода и ароматной траве, – прикрыл глаза и посоветовал:

— Не пугай меня, родич. Я человек горячий, я от неожиданности и убить могу.

Незримый собеседник засмеялся чистым высоким смехом и вынырнул из молодой поросли лимонника.

Лилово-смуглая кожа, вьющиеся черные кудри, собранные в замысловатую прическу, огромные удлиненные глаза, жемчуг улыбки; гибкое тело в переливах золотистого шелка, блеске многочисленных украшений и сиянии свежих цветов. Женственным подростком выглядел он, но взгляд его был отнюдь не женским и совсем не юношеским.

Двоюродный брат Арджуны по матери, Кришна, прозванный меж людей Джанарданой – Баламутом.

Аватар.

Не столь давно, в Кампилье Панчальской, когда младшие Пандавы решили женить Юдхиштхиру, а в результате женились полным числом, хитроумный Баламут, выручая родичей, мудрыми, а сверх того мутными и непонятными речами смягчил гнев царя Друпады и убедил последнего выдать дочь разом за пятерых мужей. Тогда он беседовал по преимуществу со старшим из братьев, не столь потому, что тот был рассудительней прочих, – прочие гуляли по кабакам самого скверного пошиба, пропивая холостую жизнь.

Когда хмель сошел и настала пора хлопать себя по лбу, вспоминая, что было содеяно накануне, колесница Баламута уже пылила в сторону Двараки, Юдхиштхира был в тоске, а осовевший от аватарской мудрости Друпада готовил для дочери пятерную свадьбу.

Сейчас, похоже, Баламуту вздумалось припомнить дни отрочества, проведенные в пастушьих становищах. Вдали у горизонта темной чертой виднелось стадо, и там же, отсюда невидимые, должны были возвышаться шатры.

Разумеется, аватару Вишну-Опекуна, да еще с некоторых пор царю следовало проводить дни отнюдь не среди пастухов и уж тем более не в одиночестве.

Впрочем, аватару виднее.

“Он был в желтом одеянии, сиявшем, как яркое солнце в полдень, – прозвенел в небесах видья-дхара, веселый небожитель из свиты какого-то бога, – украшен гирляндой из свежих благоуханных цветов дерева кунда. И столь прелестна была улыбка его, что он мог уловить в сети свои не только юных пастушек, но и самого всемогущего Каму...”

— Серебряный Арджуна приветствует Кришну Джанардану, владыку ядавов. Желаю тебе здравствовать, родич, – обкатанная фраза пролилась сама собой, как проливается с ладони тонкой работы золотая цепь. Сын Индры поклонился, храня на лице выражение, более уместное в дворцовых палатах; будто и не швырялся с утра орехами.

— И тебе того же, доблестный потомок Куру, – ответил Баламут, критически оглядывая гостя.

Право же, какой из него Каурав? Кауравы широки в кости, щекасты и быстро расплываются от безбурной жизни, а это живая молния, белый тигр, какими гордятся дашарны...

— Что привело тебя в земли ядавов? – продолжал Кришна, теребя кисточки тонкой шнуровки, украшавшей его флейту.

— Я рассчитывал лишь почтить тебя приветствием, о досточтимый, – развел руками Арджуна. – Мой путь лежит дальше, в город, называемый Кхандавапрастхой, где правит мой доброчестивый старший брат. Покинув дом своего отца, я возвращаюсь туда.

— Отца? – приподнял бровь Баламут. – Не в Питрилоке ли ты гостил?

— Зачем в Питрилоке? – удивился царевич. – В Амаравати.

— В Обители Тридцати Трех? – недоверчиво сказал Кришна и прочирикал на флейте что-то насмешливое.

— Именно.

Баламут покусал губы, прежде чем снова припасть к любимой дудке, и вдруг лихо пробежал пальцами по ладам. Столь же резко оборвав удалой мотив, он вскинул глаза и с лукавцей поинтересовался:

— И как же ты туда попал?

— Да здесь рукой подать, – разыгрывая недоумение, ответил Арджуна. С самого утра, начиная с удачной охоты на гандхарва, он находился в легкомысленном расположении духа. – Напрямик через северные горы, до вершины Меру, а там по путям сиддхов: на попутной колеснице добрался.