Книга Арджуны - [14]

— Еще как отдаются!

— Финик тебе.

— Ну, не ломайся, – засмеялся Кришна. – Ты же знаешь, я все равно тебя уговорю...

“Любимый мой, облаченный в желтые шелка, отливающие золотом, неотразимый танцор с прекрасными лукавыми глазами, ты приходишь как захватчик и похищаешь все – сердце, ум, тело. Упоительный поток блаженства пронзает меня, и я цепенею, поглощаемый океаном сладости. Словно бы солнце, луна, молнии и радуги одновременно окружают тебя, – о, я не осмеливаюсь поднять глаз, чтобы узреть твой лучезарный облик, я сижу у озера своего сердца, упиваясь твоим отражением...

Твоя безупречная кожа цветом напоминает темную, с голубоватым отливом тучу; грудь твою, подобно белопенным завиткам на гребешках волн, украшают чистейшие перлы, сияющие незамутненным блеском. Твои локоны переплелись с цветами, как свет луны с тенями облаков, тело точно переливается отблесками пламени от сверкания множества драгоценных камней, а серьги в ушах – как два ослепительных солнца...

Как ты прекрасен, любимый мой, когда глаза твои затуманены вожделением, а губы и щеки пылают румянцем, когда ты приходишь, сладко улыбаясь, покорный моему желанию, когда приникаешь ко мне, усталый, после любовного сражения, и следы одержанной победы на твоем теле словно нанесены расплавленным золотом на поверхности гладко отполированного сапфира. Восторг плоти и ликование духа сочетаются, даруя неописуемую, всякое мгновение новую сладость; она недоступна человеческим чувствам, что предназначены для блеклых красок этого мира, и я возношу хвалы отцу, наделившему меня божественной природой.

Мелодия флейты, целующая быстролетный ветер, напоена амритой твоих сладчайших губ; аромат лотоса распространяет твое совершенное тело. Среди прекрасных женщин, льнущих к тебе, как пчелы льнут к цветам, полным нектара, ты сияешь, превосходя красотою все мыслимое и немыслимое. О, ты – как совершенная Каустубха среди драгоценностей, как лотос среди цветов, как Вишну среди Адитьев, ослепительный, несравненный...

Цветочный Лучник не нуждается в вечно наполненных колчанах. У Камы всего пять стрел, но ни одна не прошла мимо: смущающая, иссушающая, сжигающая, сокрушающая, повергающая в безумие – изранен я, несчастный. Разве братья Ашвины, божественные лекари, или премудрый Дханвантари возьмутся исцелить пораженного любовью? Песнями небесных музыкантов, веселыми плясками утешиться ли мне? Не вижу радости ни в стяжании богатства, ни в покорении царств, ни в пучинах гибельной битвы: кровью, цветами и золотом не утолить моей жажды. Лишь в тебе пребываю я сердцем, лишь тебе поклоняюсь, мечтая прийти к тебе, мой любимый...”

“Любимый мой искусен в убийствах, равен Разрушителю Шиве! Мощнорукий воитель, он непобедим в битве и снисходителен к молящим пощады, именем его клянутся от берегов Ганги до отрогов Восточных Гхат, ибо он сражается честно. Восседая на троне, он ослепителен подобно Индре, Владыке богов, щедр к подданным и беспощаден к злодеянию, склонен к совершению добрых поступков. Рожденный из стали и серебра, он сияет, как полыхающий огонь, превосходя красотой Пятистрелого Каму; безупречный, чистый, желанный, он воистину является лучшим из полубогов и дорог моему сердцу...”

Слыхал, кум? Чего намедни-то было?

— Опять, небось, врать будешь?

— Я?! Да когда это я врал?

— Не мешай человеку, пускай рассказывает!

— Да, пусть расскажет, а мы там поглядим...

— Тестя моего знаете? Многих достоинств брахман, недавно вот покинул мирское бытье, в ванапрастху ушел, в лесном ашраме жить, мантры бубнить, Жар накапливать для следующего рождения.

— И чего?

— Да вот сидел он третьего дня на травке, медитировал... И чует: мешает чего-то. Выходит из медитации и слышит: от Ямуны визг, топот, мриданги гремят, флейты заливаются. Тесть мой смекнул: не иначе царь какой с женами явился порезвиться в прохладе. Он мужик любопытный, пошел поглядеть. Видит – баб тьма-тьмущая, поют, болтают, хороводы водят, – а царя нет! Утоп, что ли?

— Люди добрые! Ужас-то какой!

— Молчи, дурак! А ты дальше ври, чего было...

— Ну, тесть мой не глуп, решил: ежели царь утоп, так его должно было ниже по течению на берег вынести, там, где коряги как раз. Вот он и пошел искать, может, и поживиться чем...

— Это мудро!

— Так идет он, идет и видит: не все апсаре лингам! Царь-то живой, и не один, а даже двое. Молоденькие. Один светленький, взор ястребиный, в руках могуч, другой темненький, губы девичьи, а кожей эдак в лазурь отдает. Целуются... Сбежали, вишь, от баб, подыскали местечко и собираются блаженству предаться друг с дружкой...

— Люди добрые! Ужас-то какой!

— Молчи, дурак! Царям все можно!

— Ну, тесть мой и выходит из лесу... Видал тут кто моего тестя? Он мужчина видный: рожа черная, как у Вьясы-урода, сам ростом с дерево шала, бородища рыжая по коленам хлещет. Уж на вторую сотню пошел старичина, а все рыж, как Семипламенный, и девок стращать горазд. Только цари – не девки... Испугаться-то испугались, расцепились, на ноги повскакали; “Ты, – говорят, – кто такой, досточтимый брахман?” А тесть ухмыляется: “Я, парни, Агни Вайшванара. Огнь Всенародный, если по-людски. От вас, вишь, искры летят, вот я и явился поглядеть, что ж это такое творится”.