Книга алхимика - [29]

Когда я впервые отправился во дворец, сверкавший на утесе, словно языческий храм, то полагал в своей гордыне и заносчивости, что перед моим взором предстанет безвкусица — бесполезное собрание дорогих безделиц. Я заблуждался. Миновав главные врата, я оказался в просторной зале, украшенной колоннами, каждая из которых была сделана из разных камней. Комнаты соединялись друг с другом полукруглыми арками с полосатыми красно-желтыми апсидами, красота которых ничуть не уступала дверям, что некогда украшали дворец самого халифа, именовавшегося Мадина аз-Захра. Одна парадная зала сменяла другую, каждая следующая была великолепнее, чем предыдущая. Наконец гость попадал в тронную залу и буквально немел от восторга. Там его ждал эмир Абу, сидевший на украшенном обсидианом престоле. Стены тронной залы были из стекла и полированной стали. Сложно было сказать, где тут зеркала, а где настоящие окна, выходящие на просторную, тянущуюся до горизонта равнину Мишката.

С мраморного балкона открывался вид на сады эмира. Они были разделены двумя каналами на четыре части, как Рай[19], и в водах, струящихся по этим каналам, отражались, подобно райским кущам, сады Абу бин Валида. Среди фонтанов, павильонов и клумб разгуливали павлины, а весенние цветы поражали разнообразием расцветок, напоминая о персидских коврах в покоях эмира. Зеленые лужайки обрамляли деревья. Каких пород там только не было! В садах эмира росли кедры, клены, липы, пальмы, вязы, ивы, тополя и лавры, а также гранаты, финики, лимоны, апельсины и смоквы. В изумрудной оправе листвы плоды сияли, словно драгоценные камни. У обрыва, на самом краю утеса, нашлось место винограду, китайским розам и другим вьющимся растениям, навевавшим мысли о висячих садах Семирамиды.

Дворец не отличался большими размерами, ведь эмират, в котором мы жили, был маленьким, но едва ли во всем свете нашлось бы что-нибудь столь же изящное и совершенное. Этот дворец был результатом трудов архитектора и каменных дел мастера Тоскания, которого наш эмир переманил у христианского правителя Кастилии. Кстати, именно так, волею случая, юный Паладон попал к нам в Мишкат: Тосканий приходился ему отцом. Закончив строительство дворца, Тосканий решил остаться в эмирате. Почему бы и нет? В Мишкате нравилось жить не только иудеям. Эмир милостью своей дозволял своим подданным богатеть. Христианская община быстро приняла Тоскания, и один из ее старейшин, богатый купец, торговавший с Византией и другими странами христианского мира, заказал ему построить небольшую церковь. Постепенно к Тосканию стали перебираться из Кастилии родственники — архитектору требовалась помощь. Надо сказать, что и Паладон с малых лет во всем помогал отцу и, словно подмастерье, обучался ремеслу архитектора. Когда я познакомился с ним, он уже освоил немало тайн этого ремесла, а секретов там ничуть не меньше, чем в любой из наук, которые я когда-либо силился постичь. Многие особо отмечали его талант камнереза. Слава об изысканности его работ гремела на весь эмират. Именно поэтому, несмотря на юность Паладона, визирь заказал ему украсить резьбой зал заседаний. Так Паладон познакомился с Азизом.

И снова я забегаю вперед, словно Паладон и Азиз хотят поскорее, раньше срока, попасть на страницы этой рукописи. Они вечно торопились, такая уж у них была натура. У них никогда не хватало терпения, потому что их переполняла бурлящая энергия, неуемное любопытство и желание попробовать все, что встретится им на жизненном пути. Подобное отношение к окружающему миру было заразительно. Я попал под власть их чар.

Однако сперва дозвольте мне рассказать о визире. Как я уже упоминал, наш эмир, несмотря на всю его доброту, был бездетен. При этом надо сказать, что указы, издававшиеся от имени Абу, на самом деле исходили от его племянника, человека выдающихся способностей по имени Салим бин Яхья бин Валид. Он занимал должности визиря и кадия. Таким образом, ему подчинялись и министры, и судьи. Салим, худой мрачный мужчина с длинной седой бородой и вечно встревоженным взглядом глубоко посаженных глаз, всегда носивший неброский черный халат, во многом был точной копией Самуила Нагида, которого так почитал мой отец. Точно так же, как и Нагид, Салим был не только блестящим государственным деятелем, но, как впоследствии выяснилось, и замечательным полководцем. Он также был еще и книжником, поэтом и философом. В его особняк, стоявший в окружении дивного сада неподалеку от старой мечети у подножия холма, стекались многие известные художники, философы и поэты того времени, причем не только мусульмане. Салим слыл человеком широких взглядов и поддерживал связи не только с эмиратами Андалузии, но и с некоторыми христианскими державами.

Однако не его гению государственного мужа и не его философским взглядам были мы обязаны тем удивительным спокойствием и миром, которыми наслаждался Мишкат. Дело было в иной добродетели Салима, столь редкой среди выдающихся людей: он не отличался честолюбием. Он любил своего несносного дядю, сидевшего на троне, и снисходительно относился к его слабостям. Он не спешил занять его место, полагавшееся ему по праву наследства. Он не пытался каким бы то ни было образом очернить дядю. Кроме того, еще одной отличительной чертой Салима была проницательность, и на должность судей он назначал подобных себе, умных и преданных халифу людей. В результате исключительно благодаря ему нашему эмирату удалось избежать одного из самых страшных проклятий других королевств — придворных междоусобиц. Мир и спокойствие в нашем эмирате являлись в первую очередь результатом согласия среди власть имущих. Именно этому согласию мы были обязаны нашим богатством и величием города, в котором обитали.