Книга алхимика - [167]

Пинсона потрясла горечь в ее голосе.

— Карнавал?

— Это же лучше, чем сидеть сложа руки и изводить друг друга. Да, вы с бабушкой Хуанитой прекрасно потрудились. Вам удалось убедить людей, что, скорее всего, их освободят, но на самом деле в глубине души все понимают — шансов выжить у нас не так уж и много. Ты почувствовал, как сгущается ночью атмосфера страха? Считаешь, что заложники чем-то сильно отличаются от убийц-солдат за стенами этого собора? Или, если уж на то пошло, от любого испанского обывателя? Иногда мне кажется, что вся война не более чем один гигантский карнавал. Масштабная коррида, любовный роман со смертью…

Мария говорила громко и резко. Томас с изумлением смотрел на нее во все глаза.

— Может, фашисты и правы, — с горечью добавила она, — чтобы держать нас в узде, нам нужна католическая церковь с аутодафе и рассказами об аде и вечных муках. Сколько веков мы полагались на нее и ее проклятые обряды!

— Ты сама не веришь в то, что говоришь. Вспомни, как ты ночью рассказывала мне про своего отца, анархизм и идеальное общество, которое вы надеялись построить!

Мария тряхнула волосами и вдруг, подхватив Томаса, крепко прижала его к себе. Казалось, это придало ей сил и одновременно успокоило.

— Прости, — сказала она. — Наверное, я так себя веду, потому что ужасно злюсь из-за всей этой идиотской ситуации, в которой мы оказались. А может, все дело в том, что мне хочется курить — сигареты-то кончились. Ничего, как-нибудь. Пошли, малыш, — попыталась она выдавить из себя веселую улыбку, — принесем дедушке завтрак.

Немного погодя они устроились на скамье и принялись сосредоточенно макать хлеб в баранью подливку. Лихорадочное веселье, охватившее заложников, продлилось недолго. Люди расселись, где кому было удобно, и теперь молча доедали завтрак.

К Томасу подошла бабушка Хуанита. Старуха выглядела усталой, словно ей пришлось изрядно поработать. Погладив мальчика по голове, она тихо прошептала Пинсону:

— Мир вам, профессор. Я пришла сказать, что в случае необходимости можете рассчитывать как на меня, так и на горожан. Они забыли о страхе. Когда придет время, они будут делать то, что вы им скажете.

— Я не очень вас понимаю, — ответил Пинсон.

Загадочно улыбнувшись ему, старуха обратилась к Марии:

— Он хороший человек, сеньора. И вы правильно поступили, не отказав ему в дружбе и утешении. Мальчику нужна мать. Считайте, что я вас благословляю.

Теперь уже и Мария уставилась на нее во все глаза. Хуанита рассмеялась и похлопала себя по голове.

— Может, я уже и немолода, но из ума не выжила. Мои глаза все еще видят, а уши слышат, — она покачала головой так, что затряслись щеки. — Вам не о чем беспокоится, сеньор. Я умею держать рот на замке. Может быть, после того как вернется Пако, мы снова отведаем тушеной баранины, но уже из ведьминого котла — там местечко безопасней, чем здесь, — она усмехнулась и, резко повернувшись, двинулась прочь.

Пинсон проводил ее ошеломленным взглядом. Ну да, Хуанита же говорила ему, что никогда не спит. Значит, она слышала его разговор с Пако. Ну вот, тайное стало явным.

Мария внимательно посмотрела на Энрике.

— Ты от меня что-то скрываешь? — В ее глазах вспыхнула надежда. — Господи, неужели это правда? У тебя есть план?

Профессор не успел ответить. Раздался едва слышный из-за толстых стен собора свист снаряда, а затем оглушающий грохот разрыва, сменившийся гробовой тишиной. Из оконной рамы выпал кусок стекла и со звоном разлетелся, ударившись о пол храма. Пинсон и Мария в ужасе обхватили Томаса, и мальчик оказался прикрыт ими с обеих сторон.

Сжавшись на скамье, они стали ждать новых разрывов, но их не последовало. Через разбитое окно в собор вплыло облако серого дыма. Двери с шумом распахнулись, и по каменному полу загрохотали армейские ботинки. По проходу спешили рядовые Бесерра и Мартинес.

— Вы с женщиной пойдете с нами. Огаррио желает видеть вас на стене.

Капитан Маранда стоял перед стеной в полном одиночестве. На этот раз он явился на переговоры без своих охранников-мавров. Утренний ветерок беззаботно трепал белый флаг перемирия, который офицер держал в руках. Сейчас в свете зари Пинсону удалось разглядеть капитана получше. Он заметил, что у фалангиста темные круги под глазами и ввалившиеся от усталости щеки. Выглядел фашист старше, чем профессору показалось ночью, — лет на тридцать пять-сорок, а не на двадцать пять-тридцать. При этом держал себя Маранда совсем как прошлый раз, гордо и спокойно.

За спиной офицера медленно таял туман. Мешаясь с его остатками, в небо поднимались черные клубы дыма — в городе бушевал пожар. Ратушу, несколько банков и административных зданий фалангисты за ночь снесли — расчистили место для маневра. На площади сверкнул металл. Пинсон понял, что был прав. Противник воспользовался перемирием, чтобы хорошенько подготовиться к штурму: под покровом ночи подтянул танки и разместил на позициях артиллерию.

Пинсон подумал о простых людях, оставшихся в городе. Похоже, фашистам было наплевать на их жизнь и безопасность, и в этом они нисколько не отличались от коммунистов.

Огаррио, с красными, припухшими от бессонницы глазами, нетерпеливо переминался с ноги на ногу.