Книга алхимика - [165]

Идея. Идея. Раз за разом он возвращался к Идее, о которой рассуждал Самуил.

Пинсон окинул взглядом собор, внутреннее убранство которого постепенно проступало в свете зарождающегося дня. Храм казался профессору воплощением совершенства. Он вспомнил надпись на надгробии архитектора, молитвенное обращение Паладона к «Создателю, Первооснове Движения Небесных Сфер, Повелителю Линии и Круга, Подлинной Форме и Всевидящему Оку». Как было бы здорово облазать весь собор снизу доверху, а потом сравнить его со столь же прекрасной мечетью, сокрытой внизу.

Какой кошмар, что это чудо собираются разрушить!

«Мы-то с внуком, может, и спасемся, а вот собор и мечеть, в которых заключены тайные символы терпимости, гармонии, согласия и мира, погибнут. Их поглотит ненависть, а великая Идея Самуила превратится в очередную разлетевшуюся на тысячи осколков мечту. И вновь мерзавцы отпразднуют победу. Что ждет нас в будущем? Ничего хорошего. Торжество зла».

Мелочные свары между атеистами и верующими, левыми и правыми, профсоюзами и собственниками, вылившиеся в кровавую схватку между фашистами и коммунистами, уже успели погубить ту Республику, которую любил Пинсон. Раскол на два диаметрально противоположных лагеря вскоре может привести Европу к масштабной войне. Дорвавшимся до власти деспотам воплощенная в камне мечта Паладона о преисполненном человеколюбия мире чужда, а ведь эта мечта за восемь веков нисколько не потеряла актуальности. Времена, наступившие сейчас, страшнее тех, в которых жил Самуил. Новые материалистические идеологии ведут борьбу за главенство в мире конформизма, где нет места чуду.

И вот теперь Огаррио собирается погубить один из последних оставшихся в мире символов надежды.

Пинсон, испытывая неподдельную грусть, рассматривал личико спящего Томаса, гадая, какое будущее уготовано его внуку. Затем он перевел полный печали взгляд на Марию, пытаясь представить, что бы ему сказал сейчас философ Самуил. Скорее всего, он бы ласково произнес: «Собор — это лишь камень да строительный раствор. Правда живет в умах и сердцах, а не в символах. Твой долг — спасти всех, кого можешь, а главное, кого любишь». Пинсон отлично понимал, что в этом и заключается его задача, но сейчас его переполнял праведный гнев.

Какой смысл жить, если в мире не осталось добродетели? Что отличает человека от зверя? Только идеи, породившие за многие тысячи лет цивилизацию. Уничтожь их — и человечество снова погрузится в варварство. Неужели он хочет, чтобы Томас жил в подобном мире?

Нет, что-то должно остаться.

Пинсон сел прямо, ощущая прилив сил. Теперь он знал, что ему надо делать. Речь не идет о выборе. Профессор принял решение, понимая, что именно так он и должен поступить. «Какой смысл гадать о том, что могло бы произойти в иных обстоятельствах?» — подумал он и все же, глядя на внука и женщину, с которой он с радостью прожил бы остаток дней, почувствовал, как его сердце сжалось от тоски. Волею судьбы он оказался именно здесь и сейчас. Волею судьбы ему поручено дело, которое надо довести до конца. Как знать, может, ради этого он появился на свет и в этом и заключается весь смысл его жизни?

Задача, конечно, перед ним стоит непростая, но такова природа всего по-настоящему важного. Впрочем, все уже закрутилось и завертелось, и ему нужно только внести незначительные изменения в первоначальный план.

Тут мысли Пинсона снова вернулись к Пако.

Где он сейчас? Профессор глянул на часы: пора бы сеньору Куэльяру вернуться! По словам Паладона, путь от пещеры до выхода занимает около двух часов. Что случилось с Пако? Энрике вспомнил его хитрую улыбку. Что ж, надо готовиться к худшему.

«Решено, — подумал Пинсон, — если Пако не явится через час, я сам отведу заложников в пещеру. В противном случае нас всех ждет верная смерть. А так хоть какой-то шанс».

Солнечный луч, проникший через витражное окно с изображением сцены пленения Иисуса Христа в Гефсиманском саду, упал на лицо профессора. Витраж. Красные, зеленые и синие стекла сверкали, словно рубины, изумруды и сапфиры. Их сияние на миг ослепило Пинсона. Он посмотрел на лицо Христа — такое доброе, спокойное, всепрощающее… Спаситель был удивительно похож на его сына, Рауля.

Мария заворочалась, открыла глаза и улыбнулась. Она бережно приподняла Томаса с коленей и опустила его голову на свернутое вместо подушки одеяло.

— Пусть спит, пока может, — тихо произнесла она. — Бедняжка.

Пинсон залюбовался ею. В свете зарождающегося дня Мария казалось особенно красивой.

Она присела рядом с профессором и поцеловала его в щеку.

— А у тебя как дела? — спросила она. — Ты поспал хоть немного?

— Нет. Зато я дочитал книгу.

— Ух ты! — Она подняла бровь. — Ну и как? Там хорошо все кончилось?

— Увы, Азиз погиб, — ответил Энрике, — Айша тоже погибла. А вот Паладону удалось вместе с сыном бежать. Самуил тоже выжил. Короче говоря, надежда на относительно счастливый финал все же есть.

— Только не для женщины, — рассмеялась она. — Не очень-то это вдохновляет. — Мария толкнула его локтем в бок. — Ладно, не куксись, я просто тебя дразню. — Неожиданно она сделалась серьезной. — Получается, в волшебной книжке нет ответа, как нам спастись? Томас расстроится. Как ты думаешь, есть хотя бы малейший шанс?