Книга 2 - [13]

А все твоя проклятая родня.

Мой дядя, что достался кабану,

Когда был жив, предупреждал меня:

Нельзя из людоедов брать жену.

Не ссорь меня с общиной, это ложь,

Что будто к тебе кто-то пристает.

Не клевещи на нашу молодежь,

Она надежда наша и оплот.

Ну, что глядишь?

Тебя пока не бьют.

Отдай топор,

Добром тебя прошу.

И шкуры где? Ведь люди засмеют.

До трех считаю, после задушу.

Рай в аду

Переворот в мозгах из края в край,

В пространстве много трещин и смещений.

В аду решили черти строить рай,

Как общество грядущих поколений.

Известный черт с фамилией Черток,

Агент из рая, ночью, неурочно

Отстукал в центр: в аду черт знает что.

Что именно, Черток не знает точно.

И черт ввернул тревожную строку

Для шефов всех лазутчиков, амура:

«За мной следят, сам дьявол начеку,

И крайне ненадежна агентура».

Тем временем в раю сам Вельзевул

Потребовал военного парада.

Влез на трибуну, плакал и загнул:

«Рай, только рай — спасение для ада!»

Рыдали черти и визжали: — да!

Мы рай родной построим в преисподней!

Даешь производительность труда!

Пять грешников на нос уже сегодня!

— Ну, что ж, вперед! А я вас поведу,

Закончил дьявол, — С богом! Побежали.

И задрожали грешники в аду,

И ангелы в раю затрепетали.

И ангелы толпой пошли к нему,

К тому, который видит все и знает.

И он сказал, что он плевал на тьму,

Лишь заявил, что многих расстреляет.

Что дьявол — провокатор и кретин,

Его возня и крики — все не ново,

Что ангелы — ублюдки, как один

И что Черток давно перевербован.

Не рай кругом, а подлинный бедлам!

Спущусь на землю, там хоть уважают.

Уйду от вас к людям ко всем чертям,

Пускай меня вторично распинают!

И он спустился. Кто он? Где живет?

Но как-то раз узрели прихожане:

На паперти у церкви нищий пьет,

— Я — бог! — Кричит, — даешь на пропитанье!

Конец печален. Плачь и стар и млад.

Что перед этим всем сожженье Трои?!

Давно уже в раю не рай, а ад.

Но рай чертей в аду давно построен.

Если я богат, как царь морской

Если я богат, как царь морской,

Крикни только мне: — лови блесну.

Мир подводный и надводный свой

Не задумываясь выплесну.

Дом хрустальный на горе для нее.

Сам, как пес бы, так и рос в цепи…

Родники мои серебрянные,

Золотые мои россыпи.

Если беден я — как пес один,

И в дому моем шаром кати.

Ведь поможешь ты мне, господи!

И не дашь мне жизнь скомкати…

Дом хрустальный на горе для нее…

Сам, как пес бы, так и рос в цепи…

Родники мои серебрянные,

Золотые мои россыпи.

Не сравнил бы я любую с тобой,

Хоть казни меня, расстреливай.

Посмотри, как я любуюсь тобой,

Как мадонной рафаэлевой.

Дом хрустальный на горе для нее.

Сам, как пес бы, так и рос в цепи…

Родники мои серебрянные,

Золотые мои россыпи.

Дурачина-простофиля

Жил-был добрый дурачина-простофиля,

Куда его только черти не носили.

Но однажды, как-то зло повезло,

И совсем в чужое царство занесло.

Слезы градом, — так и надо, простофиля:

Не усаживайся задом на кобыле.

Дурачина.

Посреди большого поля, глядь — три стула.

Дурачину в область печени кольнуло.

Сверху надпись: «Для гостей», «Для князей»,

А на третьем — «Для царских кровей».

Вот на первый стул уселся простофиля,

Потому, что он от горя обессилел.

Дурачина.

Только к стулу примостился дурачина,

Сразу слуги принесли хмельные вина.

Дурачина ощутил много сил,

Ел, и жадно пил, и много шутил.

Ощутив себя в такой бурной силе,

Влез на стул для князей простофиля,

Дурачина.

И сейчас же бывший добрый дурачина

Ощутил, что он ответственный мужчина.

Стал советы отдавать, кликнул рать,

И почти уже решил воевать.

Ощутив себя в такой буйной силе,

Влез на стул для царей простофиля,

Дурачина.

Сразу руки потянулись к печати,

Сразу топать стал ногами и кричати:

— Будь ты князь, будь ты хоть сам господь,

Вот возьму и прикажу запороть!

Если б люди в сей момент рядом были,

Не сказали б комплимент простофиле,

Дурачине.

Но был добрый этот самый простофиля:

Захотел издать указ про изобилье.

Только стул подобных дел не терпел:

Как тряхнет… И, ясно, тот не усидел.

И проснулся добрый малый простофиля

У себя на сеновале, в чем родили.

Дурачина.

Корабли постоят

Корабли постоят — и ложатся на курс.

Но они возвращаются сквозь непогоды.

Не пройдет и полгода — и я появлюсь,

Чтобы снова уйти, чтобы снова уйти на полгода.

Возвращаются все, кроме лучших друзей,

Кроме самых любимых и преданных женщин.

Возвращаются все, кроме тех, кто нужней.

Я не верю судьбе, я не верю судьбе, а себе еще меньше.

Но мне хочется думать, что это не так,

Что сжигать корабли скоро выйдет из моды.

Я, конечно, вернусь, весь в друзьях и мечтах.

Я, конечно, спою, я, конечно, спою, — не пройдет и полгода.

Жираф большой

В желтой жаркой Африке, в центральной ее части,

Как-то вдруг, вне графика, случилося несчастье.

Слон сказал, не разобрав: — видно быть потопу.

В общем так: один жираф влюбился в антилопу.

Тут поднялся галдеж и лай,

И только старый попугай

Громко крикнул из ветвей:

— Жираф большой, ему видней.

Что же, что рога у ней, — кричал жираф любовно,

Нынче в нашей фауне равны все поголовно.

Если вся моя родня будет ей не рада,

Не пеняйте на меня, я уйду из стада.

Тут поднялся галдеж и лай.

И только старый попугай

Громко крикнул из ветвей:

— Жираф большой, ему видней.

Папе антилопьему зачем такого сына?

Все равно, — что в лоб ему, что по лбу, — все едино.