Книга 2 - [11]

Летели с юга птицы,

А в это время Бонапарт,

А в это время Бонапарт

Переходил границу.

Песнь о вещей Касcандре

Долго Троя в положении осадном

Оставалась неприступною твердыней,

Но троянцы не поверили Касcандре…

Троя, может быть, стояла б и поныне.

Без умолку безумная девица

Кричала: — Ясно вижу Трою, павшей в прах!

Но ясновидцев, впрочем, как и очевидцев,

Во все века сжигали люди на кострах!

И в ночь, когда из чрева лошади на Трою

Спустилась смерть, как и положено, крылато,

Над избиваемой безумною толпою вдруг

Кто-то крикнул: — Это ведьма виновата!

Без умолку безумная девица

Кричала: — Ясно вижу Трою, павшей в прах!

Но ясновидцев, впрочем, как и очевидцев,

Во все века сжигали люди на кострах!

И в эту ночь, и в эту кровь, и в эту смуту

Когда сбылись все предсказания на славу,

Толпа нашла бы подходящую минуту,

Чтоб учинить свою привычную расправу…

Без умолку безумная девица

Кричала: — Ясно вижу Трою, павшей в прах!

Но ясновидцев, впрочем, как и очевидцев,

Во все века сжигали люди на кострах!

А вот конец, хоть не трагичный, но досадный:

Какой-то грек нашел Касcандрину обитель,

И начал пользоваться ей, не как Касcандрой,

А как простой и ненасытный победитель…

Без умолку безумная девица

Кричала: — Ясно вижу Трою, павшей в прах!

Но ясновидцев, впрочем, как и очевидцев,

Во все века сжигали люди на кострах!

Про Ивана-дурака

На краю края земли, где небо ясное,

Как бы вроде даже сходит за кордон

На горе стояло здание ужасное,

Издали напоминавшее ООН.

Все сверкает, как зарница,

Красота, но только вот

В этом здании царица

В заточении живет.

И Кащей Бессмертный грубое животное

Это здание поставил охранять.

Но по-своему несчастное и кроткое

Может, было то животное, как знать?

От большой тоски по маме

Вечно чудище в слезах.

Ведь оно с семью главами,

О пятнадцати глазах.

Сам Кащей, он мог бы раньше врукопашную,

От любви к царице высох и увял.

И стал по-своему несчастным старикашкою,

Ну, а зверь его к царице не пускал.

— Ты пусти меня, чего там.

Я ж от страсти трепещу!

— Хоть снимай меня с работы,

Ни за что не пропущу!

Добрый молодец Иван решил попасть туда:

Мол, видали мы Кащеев, так-растак!

Он все время где чего, так сразу — шасть туда:

Он по-своему несчастный был дурак.

То ли выпь захохотала,

То ли филин заикал:

На душе тоскливо стало

У Ивана-дурака.

И началися его подвиги напрасные,

С баб-ягами никчемушная борьба.

Тоже ведь, она по-своему несчастная

Эта самая лесная голытьба.

Сколько ведьмочек пошибнул.

Двух — молоденьких в соку.

Как увидел утром — всхлипнул:

Жалко стало дураку.

Но, однако же, приблизился. Дремотное

Состоянье свое превозмог Иван:

В уголку лежало бедное животное,

Все главы свои склонившее в фонтан.

Тут Иван к нему сигает,

Рубит головы спеша

И к Кащею подступает

Кладенцом своим маша.

И грозит он старику двухтыщелетнему:

— Я те бороду, мол, мигом обстригу!

Так умри ты, сгинь, Кащей! А тот в ответ ему:

- Я бы рад, но я бессмертный, не могу!

Но Иван себя не помнит:

— Ах, ты гнусный фабрикант!

Вон настроил сколько комнат.

Девку спрятал, интригант!

Я докончу дело, взявши обязательство!

И от этих неслыханных речей

Умер сам кащей без всякого вмешательства:

Он неграмотный, отсталый был, Кащей.

А Иван, от гнева красный,

Пнул Кащея, плюнул в пол

И к по-своему несчастной

Бедной узнице вошел.

Патриций

Как-то вечером патриции собрались у Капитолия,

Новостями поделиться и выпить малость алкоголия,

Не вести ж бесед тверезыми. Марк-патриций не мытарился:

Пил нектар большими дозами и ужасно нанектарился.

И под древней под колонною он исторг из уст проклятия:

— Эх, с почтенною Матреною разойдусь я скоро, братия.

Она спуталась с поэтами, помешалась на театрах,

Так и шастает с билетами на приезжих гладиаторов.

«Я, — кричит, — от бескультурия скоро стану истеричкою.»

В общем злобствует, как фурия, поощряема сестричкою.

Только цыкают и шикают, — ох, налейте снова мне двойных.

Мне ж рабы в лицо хихикают… На войну бы мне, да нет войны.

Я нарушу все традиции, мне не справиться с обеими.

Опускаюсь я, патриции. Дую горькую с плебеями.

Я ей дом оставлю в Персии, пусть берет сестру-мегерочку,

А на отцовские сестерции заведу себе гетерочку.

У гетер, хотя безнравственней, но они не обезумели.

У гетеры пусть все явственней, зато родственники умерли.

Там сумею исцелиться и из запоя скоро выйду я…

И пошли домой патриции, Марку пьяному завидуя.

Раздвоенная личность

И вкусы, и запросы мои странны,

Я экзотичен, мягко говоря,

Могу одновременно грызть стаканы

И Шиллера читать без словаря.

Во мне два «я», два полюса планеты,

Два разных человека, два врага.

Когда один стремится на балеты,

Другой стремится прямо на бега.

Я лишнего и в мыслях не позволю,

Когда живу от первого лица.

Но часто вырывается на волю

Второе «я» в обличье подлеца.

И я боюсь, давлю в себе мерзавца,

О, участь беспокойная моя!

Боюсь ошибки: может оказаться,

Что я давлю не то второе «я».

Когда в душе я раскрываю гранки

На тех местах, где искренность сама,

Тогда мне в долг дают официантки

И женщины ласкают задарма.

Но вот летят к чертям все идеалы.

Но вот я груб, я нетерпим и зол.

Но вот сижу и тупо ем бокалы,

Забрасывая Шиллера под стол.

А суд идет. Весь зал мне смотрит в спину,

И прокурор, и гражданин судья.

Поверьте мне, не я разбил витрину,