Книга 1. Изгнание - [19]

… Это было в счастливое время побед, триумфального марша, парадов и молебнов в отвоеванных у большевиков городах, время московской директивы. Он отдал приказ о переходе в общее наступление от Волги до румынской границы.

... Торжественный парад по случаю побед приказано было устроить в Харькове. Деникин шел вдоль нескончаемого фронта войск. Солдаты, прибранные и накормленные к церемонии, казались ему суворовскими чудо-богатырями, офицеры глядели с обожанием на командующего. И он сам себе казался молодым и сильным, ноги несли его вперед легко, словно они и не касались булыжной мостовой, а вся свита — целая толпа приближенных генералов и офицеров, представители союзнических военных миссий, дипломаты и министры, депутация города, — почтительно приотстав, держалась позади, будто сознательно отдавала ему все почести и всю славу вождя и победителя, любимца армии, спасителя трона и империи. Деникин в тот момент видел себя со стороны — боевой генерал в распахнутой, развевающейся шинели, он летел навстречу своим героям воинам. День был солнечный, ясный, теплый. Дружно перекатывалось громовое «ура». Бухал сводный оркестр. И все звуки словно низвергались с неба, торжественные, как хорал.

И тут случилось нечто такое мелкое и незначительное, на что Деникин сначала и внимания не обратил, а заметил позднее, лишь случайно. Впереди, метрах в тридцати по его пути, немыслимо изогнувшись калачом, сидела громадная рыжая собака и выкусывала блох. Бродячая короткошерстая сука, казавшаяся голой, отвратительная, тощая, безучастная ко всему тому, что происходило вокруг, занималась собой и не думала вставать, не побоялась. Никто из стоявших поблизости в строю не посмел, конечно, шевельнуться, кинуть в нее чем попало или просто спугнуть ее. И сам Деникин надвигался на нее, не смея остановиться или хотя бы укоротить шаг. В последний момент собака нехотя поднялась, посмотрела на командующего внимательными умными глазами и проворно юркнула куда-то — исчезла, как наваждение.

И тут Деникин остановился. И точно пелена у него с глаз упала — увидел он все таким, каким оно было в действительности: весь мир, город, грязную, плохо вымощенную площадь, унылые серые цепи уставших и безразличных мужиков и себя — сутулого, низкорослого, никогда не обращавшего внимания на свою внешность, совсем не эффектного и не подходящего к роли вождя и героя усталого генерала в распахнутой не по уставу старой шинели.

Это состояние, длившееся миг, исчезло бесследно.

Свита приблизилась. Все так же светило солнце, кричали «ура» солдатские шеренги. И Деникин шел вперед. И никто даже не заметил его остановки и его замешательства, но он уже остро схватывал все то, что шло вразрез с его прежним, радостно-приподнятым настроением: и незначительные группки людей из простого народа, которые молча, хмуро и незаинтересованно глядели на происходящее; и хорошо одетую публику по сю сторону войск, которая взирала на парад как на действо, а на него, генерала Деникина, главнокомандующего всеми войсками Юга России, как на главного лицедея, способного изрыгнуть огонь или тут же провалиться под землю. И, осердясь и приказав себе забыть увиденное, стал Деникин подмечать на дальнейшем пути своем и совсем уже досадные мелочи, которые одна к одной, точно специально складываясь, дополняли ту же мрачную открывшуюся ему картину.

И теперь, много времени спустя, очутившись после побед, обернувшихся поражением, в богом забытой Феодосии, в провинциальной гостинице. Деникин, размышляя о прошлом, живо представил себе картину того харьковского парада. Парада, начавшегося светло и празднично, а окончившегося буднично. Окрашенного к тому же томительным воспоминанием о безучастной рыжей суке, чесавшейся на виду у тысяч людей. Впервые он отчетливо подумал о том, что именно тогда, с того парада, и обозначился явный перелом в его настроении на скорую победу и взятие Москвы, который привел его к усиливающемуся безразличию, окончившемуся теперь в Феодосии добровольной отставкой — уходом с поста первого человека в белой России. Да, да, это началось именно тогда! Тогда — в Харькове!..

Деникин, чуть не весь вечер мучившийся поиском ответа на пустой, в сущности маловажный вопрос, почувствовал удовлетворение и некоторую даже опустошенность, словно освободился он от тяжелого, мучительного бремени... Врангели, Кутеповы, Слащевы, предстоящие заседания Военного совета, которые он и посещать не собирался, — все это его ничуть не занимало уже, все это было ему точно как его харьковский парад той рыжей собаке. День был прожит. Прожит, и ладно.

Деникин по устоявшейся привычке прибрал на столе, погасил лампу и отправился спать. За стенами «Астории» монотонно бухало уставшее море.

Глава третья. ЧЕРНОЕ МОРЕ. БОРТ ДРЕДНОУТА «EMPEROR OF INDIA»

1

В отличие от Деникина генерал барон Петр Николаевич Врангель был абсолютно чужд сомнениям и интеллигентскому, как он презрительно оценивал это явление, самоисследованию. Врангель всегда твердо знал, чего хочет и что может в настоящий момент. Этому несомненно способствовали, по его словам, по меньшей мере три обстоятельства: происхождение и кровь, которая текла в его жилах, и студенческое прошлое. Он был студентом привилегированного Горного института и любил в молодости появляться на балах в форменной горняцкой тужурке, готовый к скандальным безумствам и неожиданным выходкам, порой шокирующим общество; и, наконец, традиционная для рода баронов Врангелей «военная косточка», начисто лишавшая, по его мнению, человека всех и всяческих сантиментов.