Ключевой - [21]

Меня спас стук в дверь, она отворилась, и вошел Егор с чаем на блестящем металлическом подносе. В звенящей тишине он подошел и невозмутимо поставил красные английские чашки ручной работы перед Шацким, а затем передо мной. Едва заметно кивнув, Егор ретировался.

– Пал Палыч, – начал я, совершенно не понимая, на кой ляд мне сдался Мурманск, – я все объясню…

– Давай так, – прервал он меня, откидываясь назад на спинку кресла, – расскажи мне, что происходит с тобой на самом деле?

Я смотрел в чашку, наблюдая, как на поверхности чая пляшет отражение из окон. И в голове у меня, как во время того злосчастного интервью, крутилось только одно: «Кто владеет информацией – владеет миром». Подняв глаза, я переспросил:

– На самом деле?

Несомненно, я колебался. Стоит ли выдавать всю мою историю? С одной стороны, мне было бы значительно легче вернуть себе пошатнувшееся только что доверие начальства. С другой – я прекрасно понимал, что невероятный рассказ может только еще больше разозлить старого волка журналистики.

– На самом деле, Пал Палыч, я запутался.

И вдруг слова потекли из меня рекой:

– У меня такое ощущение, что я живу не своей жизнью. Все вокруг вроде бы то же самое, никаких объективных причин переживать и волноваться нет, но меня гнетет что-то. Я вдруг четко понял, что мне нужно найти себя прежнего. А сейчас из меня словно вынули стержень. Меня ничего не держит. Я вчера сдал колонку Курыгину, но я просто не могу думать о материале на следующую неделю. Просто не знаю, что писать! Кризис среднего возраста, стресс, что это? Я на ровном месте повздорил с Мишиным, а мы с ним друзья еще с факультета. Я вчера едва не потерял жену. Я выдумал эту историю с папой… Точнее, не то чтобы выдумал, у него правда «запястье перкуссиониста», но оперироваться он отказывается. Но это единственное, что мне удалось придумать, чтобы сбежать от самого себя… И сейчас чувствую, что вы послушаете все это и скажете: «Да на что мне сдался такой работник!»

Я замолчал. Вся эта история, за отсутствием одной детали, была правдой, по крайней мере, выглядела она как правда.

И, похоже, Шацкий поверил. Он взял со стола чашку с чаем, поднес к губам, сделал небольшой глоток и, отвернувшись, задумчиво посмотрел в окно. Это длилось секунд десять. Очень долго. Я уже успел представить себе все возможные варианты его реакции – от сочувствия и поддержки до гневного выговора. Но не угадал. Он повернулся ко мне и задал самый странный вопрос из всех возможных:

– А ты уже видел кота?

– Кого?! – удивился я.

Шацкий ничего не ответил и буквально впился в меня взглядом.

Белое пятнышко на лапке… Серая пушистая шерсть… Зеленые глаза… Все это вмиг промелькнуло у меня в голове. Откуда он мог знать?!

Впрочем, мой собеседник и не ждал ответа. По выражению моего лица он понял, что не ошибся.

– Значит, видел, – удовлетворенно выдохнул главред. – Я сам встретил его впервые, когда мне было столько же лет, как тебе сейчас, даже, наверное, поменьше. Я закончил аспирантуру судостроительного факультета, писал докторскую, думал посвятить себя науке… и морю. Но время было такое сложное. Разруха в стране, разлад в головах. Митинги, демонстрации, малиновые пиджаки и паленая водка из-под полы. Вся система, которую строили мы и которая держала нас, крошилась буквально на глазах.

Мы с женой жили в коммуналке, которая досталась мне от родителей. И мой доход от лекций в институте был два доллара в месяц. Жена была на пятом месяце беременности, и, чтобы как-то прокормить семью, я пошел работать на радиорынок, торговать пиратскими видеокассетами. Меня позвал старый приятель, которому нужен был сменщик. Появились кое-какие деньги. Когда родилась дочка, мы переехали в съемную квартиру недалеко от института. Все вроде бы начало налаживаться, но вскоре мой сменщик пришел и сказал, что владельца нашей точки, армянина, завалили и теперь либо ее закрывают, либо если мы с ним сбросимся и заплатим дань каким-то браткам, то точка будет наша. Пятьдесят на пятьдесят. Он продавал машину, и ход был за мной.

Нужны были деньги. И тогда я решил продать на черном рынке единственное ценное, что у меня было, – икону Николая Чудотворца. Это была наша семейная реликвия. По легенде, в Смутное время моему прапра… прадеду ее подарил Пожарский за участие в ополчении. Когда во время революции пришли красные с обыском на изъятие буржуазных ценностей, бабушка спрятала ее в люльке моего отца. Когда он уходил на войну, она сняла с иконы часть серебряного оклада и положила ему в карман. Он прошел с ним всю войну, от Москвы до Праги, и вернулся домой без единого ранения.

Перед нашей свадьбой отец передал пластинку от оклада и икону мне. И вот она лежала у меня на антресоли в комнате. Особого пиетета к религии я не питал, будучи комсомольцем-активистом, но избавиться от такой ценности мне тоже не приходило в голову. Папа все сетовал, что я не повешу ее на видное место. Хотя бы по его настоянию фрагмент оклада я повесил себе на шею и носил как крестик.

И вот мне предстояло решать, продать семейную икону и стать совладельцем своего первого бизнеса или потерять все и вернуться к своим лекциям в институте за пару долларов в месяц.