Ключевой - [20]

«Да, Иван, – подумал я про себя, – это ли не гордыня?!»

Раздался телефонный звонок. Егор снял трубку и обратился ко мне:

– Иван, проходите, Пал Палыч ждет вас.

Кабинет Шацкого был огромным, примерно в половину редакции на два этажа ниже. Все те же окна в пол, захватывающий вид на город. Пал Палыч любил много света, не терпел ни штор, ни жалюзи, поэтому вечером, когда мы засиживались на совещаниях, все были как на ладони в залитом светом кабинете у любопытствующих жителей соседних особняков. Я такое видел в Скандинавии, где вообще не принято занавешивать окна, и здесь, у Шацкого.

Посреди кабинета стоял прекрасный дубовый стол человек на двадцать – за ним обычно проходили планерки, черные кожаные кресла на хромированных ножках с колесиками расположились вокруг в ожидании очередного раунда еженедельных баталий. Ведь это были настоящие редакционные споры, своеобразная игра в демократию. Шацкий внимательно слушал своих журналистов, хитро щурил глаз, покусывая дужку от очков. Потом вздыхал, дожидался паузы и начинал сначала тихо, потом все более увлеченно, словно доказывая самому себе, рассказывать нам, каким будет следующий номер, а заодно и вся печатная пресса в недалеком будущем. Все, сидящие за столом, покорно соглашались, и на этом планерку можно было считать законченной.

Справедливости ради я должен сказать, что не помню случая, чтобы Шацкий ошибался. Предложенные им передовицы часто рождали дискуссии на самых разных уровнях, вызывали шквал комментариев от чиновников и депутатов и живой интерес у самых рядовых граждан, которые хоть немного интересовались экономикой и политикой, то есть реальным мироустройством, а не сборищем звезд фрик-парада, которых, как чертей из табакерки, вытаскивал на свет божий Игорь Мишин.

Настоящий руководитель на своем месте, Шацкий вызывал во мне настоящее уважение. Трудно сказать, какие чувства он испытывал ко мне. Думаю, отчасти даже отцовские. Поговаривали, что у самого Пал Палыча была дочь от первого брака, жила она то ли в Италии, то ли в Греции и связями с влиятельным отцом не спекулировала. Вроде как с женой он разошелся, и она даже, может, умерла. Словом, не знаю, лезть в это дело я не хотел, но и претендовать на роль «сына» тоже не стремился. Хотя мне и льстило внимание главного редактора, одного из самых уважаемых журналистов в стране и мире, но я искренне полагал, что это все заслуженно. Ведь я правда неплохо писал, много работал, добивался всего сам и при этом не пренебрегал ценными советами и следовал указаниям руководства.

Короче говоря, отношения с Шацким у нас были подчеркнуто рабочие.

– Доброе утро, Пал Палыч, – произнес я, входя в кабинет.

Место начальника находилось на небольшом возвышении, словно капитанский мостик корабля. Рядом, вдоль стены и напротив окна, стояли предметы, привезенные им из путешествий или подаренные высокими гостями, – глобус почти в человеческий рост, статуя греческой богини, линотипный печатный станок из какой-то дореволюционной многотиражки и куча других, более мелких «сокровищ» на тумбочках и постаментах. Отдельная часть стены, справа от входа, была предназначена для «боевых» наград редакции, здесь были представлены грамоты и кубки за различные победы в конкурсах и премиях.

– Доброе! Заходи, – ответил он, поднимаясь из-за стола.

Я прошел к нему навстречу по кабинету, он же в это время успел спуститься со своего «мостика» и перехватил меня, жестом указывая на кресло за большим переговорным столом. Мы присели на соседние стулья, он – в изголовье стола, я напротив окон.

– Чай будешь?

– Нет, Пал Палыч, спасибо!

– А я выпью. – Шацкий дотянулся до лежавшей на гладкой столешнице трубки и набрал номер секретаря. – Егор, принеси нам два чая, зеленых. Ну, что? – повернулся он ко мне.

– Ну… – начал я, осторожно подбирая нужные слова, – отец плохо чувствует себя. У него болезнь, туннельный синдром, кисти рук не работают. Нужна операция. Срочно. За границей.

Произнося весь этот прекрасный бред, я смотрел в окно и теперь, закончив, перевел взгляд на главреда. Тот внимательно смотрел на меня, словно ему до последней точки в моем повествовании было все понятно. От этого взгляда я стал нервничать еще больше.

– Ясно, – вздохнул он. – Операция, все такое. Но на месяц-то зачем?

– На месяц?

– Ну ты же просил отпустить тебя на месяц?!

– Ах, да. Клиника немецкая, они же там все педанты. Говорят, на месяц. Исследования… точнее, обследования… восстановительные процедуры…

– И когда вылет?

– Планировал завтра, может, вечером. В клинике место освободилось… – Я чувствовал себя, как кролик перед удавом. Мои кроличьи ушки опускались все ниже и ниже, морковка валилась из слабеющих лап, и даже, казалось, мой голос звучал все тише. – Дело в том, что он может и один полететь, более того, мне так он и говорит. Но, вы же понимаете, это папа…

– Папу я понимаю. – Шацкий снял очки и, отдалив их от себя, посмотрел на меня сквозь стекла. – Я тебя, Вань, не понимаю. То позавчера ты мне заливаешь про то, как тебе необходимо лететь в Мурманск на неделю, потому что там нереально крутой сюжет про Кольскую скважину. Я вчера подписываю тебе командировочное, а сегодня ты уже летишь в Германию на месяц?!