Ключ-город - [14]

В тот вечер, впервые за свою жизнь, допьяна напился Федор в ропате — тайной корчме у Земляного города. Хмельной — плакал, поносил бояр, кричал, что он, мастер Федор Конь, больше самых больших бояр. Его подзадоривали питухи из посадских людей. Хозяин ропаты сгреб Федора за ворот, выбил из корчмы вон. Федор после того долго ходил молчаливый и мрачный. Работал кое-как. Вспоминая свои прежние горделивые мысли, усмехался горько.

Прошло два года. Стены и все двадцать башен Белого города были готовы. Втайне Федор думал, что опять позовут к Годунову, велит царский шурин ставить каменные палаты и общественные здания. Конь готов был забыть обиду, вложить всю свою душу в то, о чем мечтал, скитаясь за рубежом, — украсить Москву каменными зданиями. В мозгу его уже теснились образы сооружений более прекрасных, чем палаццо Веккио и Уффици.

Но к Годунову мастера не звали.

Об этой давней обиде думал теперь мастер Конь, поднимаясь на Облонье к государеву двору. Во дворе за воротами прохаживались караульные стрельцы. Пришлось подождать, пока на крыльцо вышел приземистый дьяк в щеголеватом кафтане (дьяк приехал из Москвы с Годуновым), велел идти в хоромы. Борис Федорович сидел в той же задней хоромине, где вчера принимал бояр. Повернулся на стульце, на мастеров поклон повел благолепной бородой, положил на подлокотники белые руки:

— Сколько годов, мастер, тебя не видывал, по здорову ли живешь?

Голос у боярина ласковый, смотрел приветливо из-под густых бровей. Сидел, поглаживая холеную бороду, величественный, в дорогой, канареечного цвета ферезее. И опять мастеру Коню, как несколько лет назад, когда в первый раз его позвали к Годунову, показалось, что сидит на стульце не «злохитрый Бориска» (слышал передававшиеся по Москве толки обиженных бояр), а просвещенный правитель, покровитель искусств. Кто на Руси, кроме Годунова, оценит искусство его, мастера Коня? Кто может перечить всесильному царскому шурину? Вели боярин Борис — и мастер Конь, плотничий сын, украсит Москву невиданными еще палатами, и померкнет перед ними слава прославленных флорентийских дворцов.

Федор разложил перед Годуновым чертеж. Занял им весь стол. Водил по бумаге пальцем, рассказывал, каким будет каменный город. Годунов ни разу не прервал мастера, прищурив умные глаза, слушал. Когда Федор окончил говорить, боярин откинулся на стульце, перебирая на ферезее золоченый шнур, думал. Поднял голову, посмотрел на мастера сбоку:

— Вижу — город ты умыслил ставить надежно и крепко. За то быть тебе, Федор, от нас в милости и чести. Город надо скорым делом ставить. О том я боярам наказал. — Помолчал. — Боярин князь Василий Ондреич на тебя челом бьет, нет-де с мастером сладу, на всякое слово перечит, на язык дерзок.

Федор ступил шаг, тряхнул кудрями. Забыл, что перед ним большой боярин, царский шурин.

— Ложь то, боярин Борис Федорович. Дерзких слов я боярину Василию Ондреичу не говаривал. Одна вина — по-холопьему не раболепствую. Не привычен к тому.

Годунов дернул ногой, недобро блеснул глазами:

— Время, Федька, привыкнуть. Слышали мы, что в чужих землях купчишки, мастеришки и иного дела людишки мнят себя с тамошними боярами вровне. На Руси тому не бывать. Боярами и служилыми людьми, а не купчишками Русь сильна.

Федор выговорил тихо:

— В чужеземных странах от купцов да мастеров тамошним государям великая прибыль.

Годунов поднял с подлокотников пухлые ладони:

— Помолчи, Федька. О том, как в чужих землях живут, от государевых послов ведаем. От купчишек и иных людишек идут богопротивные ереси и гили. — Похлопал ладонью. — Тебе же наш сказ таков: государевым боярам не перечь. Бояре к городовому делу великим государем Федором Ивановичем поставлены. А станешь, Федька, дуровать да непригожие речи боярам говорить, — наказал я князю Василию Ондреичу в Москву отписывать. А случится то, пеняй на себя. — Кольнул Федора взглядом: — Чаю, батоги и тебе покорливости прибавят. — Повернулся на стульце и — прежним ласковым голосом: — Иди, мастер, со господом, а что наказал, крепко помни.

11

Наискосок от таможенной избы — гостиный двор. За прогнившей бревенчатой городьбой нагорожено всего: рубленые амбары, каменные погреба, важня, избы жилые для иноземных гостей, мыльня, поварня, изба харчевая. Гости — купчины литовские и амбургские в кургузых кафтанах; черные, будто просмоленные, гречане, приплывшие с товарами из далекого Царьграда на длинноносых стругах; гололобые, в белых чалмах и необъятных портах, бессермене-мухамедане из Кафы. Иноземных гостей в Москву велено пропускать с выбором, гостям с малым товаром указано в Москву не ездить, товар продавать в Смоленске русским купцам, а гречан, ради их истинной веры, пускать невзирая на товар.

К гостиному двору был поставлен приставом подьячий Куземка Заблудок — целовальник из торговых людей. Иноземные гости ехали не густо; свалив в амбары товар, месяцами жили на гостином дворе, поджидая купцов или покупая сырье и меха; некоторые загащивались по году и более. Служба у пристава была нетрудная. Целыми днями Заблудок валялся на полатях в таможенной избе; или, если дело было летом и весною, шел к реке и, взгромоздившись на колоду, взирал на шлепавших вальками задастых баб-портомойщиц.