Клык на холодец - [39]

По странному капризу Леса, «свободные» участки располагались, как правило, в бывших парках или скверах. Да и почва подходящая – не то, что нашпигованное обломками кирпича, бетона и арматуры внутриквартальное пространство. Потому и стекался туда фермерский люд, и возникали общины. Случались, конечно, исключения: например, на Добрынинке, где хозяйничал знаменитый Ваха Исрапилов, отродясь не было никакого сквера. Но исключение, как известно, только подтверждает правило.

Вблизи метро «Речной вокзал» неведомая прихоть Леса начертила на карте мегаполиса длинный овал, вытянутый между Ленинградским шоссе и улицей Лавочкина. Дальним, восточным концом этот овал накрыл каскад прудов вместе с дамбами, искусственным островком и футбольным полем. За тридцать лет парк зарос, но не чрезмерно – кое-где угадывались даже бывшие аллеи. А ещё – здесь не было древесных титанов, обычных в любом районе Леса, только обычные для парка любого московского деревья, с которой ничего не стоит справиться при помощи топора и пилы. Люди и справились, основав поселение, названное в честь парка, «коммуна Дружба».

Почему коммуна – никто точно не знал. Говорили, что это отголосок советского прошлого – когда-то на краю парка располагалось здание райкома КПСС.

Новоявленные коммунары разбили фруктовые сады и огороды, развели в прудах карпов и уток-огарей – копчёная в ароматных травах рыба и утятина пользовалась на Речвокзале и у забредавших в Дружбу челноков неизменным спросом. Был здесь и своего рода тотем – один из старейших в Москве дубов, кряжистый, не уступающий появившимся позже гигантам. Он рос ближе к Ленинградке, на самой границе «овала», и почитался дружбинцами своей собственностью – как и скудный, едва десяток горстей в сезон, урожай желудей. Правильных желудей, тех, что ходили в Лесу вместо валюты – взятые же от дубов, выросших после Зелёного Прилива, как и привезённые из-за МКАД, годились только на корм свиньям.

Тропа, соединяющая Дружбу и Речвокзал, проходила как раз мимо дуба. Чекист скомандовал привал и «партизаны», с облегчением повалились в траву. Чекист косился на них с неудовольствием – бойцы явно потеряли форму после долгого безделья. Позорище – так умотаться после короткой прогулки! Правда, навьючены они были от души с расчётом на дальний двухнедельный рейд. Район между Ленинградкой, МКАД и Октябрьской веткой, где по сведениям, полученным от Кубика-Рубика, следовало искать «клиента», был малонаселён даже по меркам Леса, а терять время на охоту Чекист не хотел.

Изучив карту, Чекист с Яцеком сразу отметили Дружбу, как первый объект для посещения. Дружбинский староста (здесь его называли «председателем») незваным гостям, увы, не обрадовался: зыркал исподлобья, и даже пива не предложил, что уж вовсе не лезло ни в какие ворота. На вопросы отвечал коротко: «не знаем», «не видели» и «не наше это дело», а из конструктива поделился слухами о стае собак-людоедов, якобы обитающей где-то ближе к Ховрино, да обмолвился ни к селу, ни к городу, что почтовые белки отказываются носить депеши в те края.

В-общем, разговор не клеился. В какой-то момент Яцек выглянул в окошко и обнаружил, что на дворе скапливаются дружбинские фермеры – хмурые, решительные, кто с вилами, а кто и с двустволками. Намёк был предельно ясен: пришлось закруглять разговор, и уходить, несолоно хлебавши.

Мессер напоследок примерился справить малую нужду на постамент стоящей посреди центральной площади статуи в виде двух голых женщин со снопом. И некому было растолковать придурку, что это не типовое парковое украшение, а работа знаменитого скульптора Веры Мухиной "Хлеб".

Когда-то статуй было две. Председатель, бдящий о культурном уровне земляков, распорядился перетащить их в поселение, но вторую, носящую имя «Плодородие», так и не допёрли – слишком тяжел оказался шедевр. Вторая же заняла место на главной площади, и с тех пор девки и замужние бабы таскали к ней венки из лесных цветов, перевитых цветными ленточками. Считалось, что нехитрые эти подношения помогают найти хорошего мужика или благополучно разрешиться от беременности. И, видимо, не зря – с демографией в Дружбе дела обстояли неплохо: здесь, в отличие от других поселений, рождались даже девочки.

Хитроумный Яцек этого, конечно, не знал, но выводы сделал верные. Не успел боец расстегнуть ширинку, как поляк громко поинтересовался:

– Что, неугомонный, чугунным бабам решил вставить? Живые давать перестали?

Чекист заржал. Мессер тут же стушевался, невнятно матюгнувшись, сквозь зубы, по блатному, плюнул на постамент, и пошагал прочь от опаскуженного произведения монументального искусства. Остальные «партизаны» последовали за ним, затылками чуя недобрые взгляды «коммунаров».

Таким образом, стратегический замысел операции дал сбой. Возвращаться на Речвокзал, трясти тамошнюю публику в поисках свидетелей, как предлагал склонный к простым решениям Мехвод? Или прочесать окрестные фермы, к чему склонялся командир, опасающийся портить отношения с «речвокзаловскими»?

– Эй, господа хорошие!

Чекист, нацелившийся было улечься на мягкую подушку мха, поднял голову, нашаривая «Маузер». К расположившимся на привал барахольщикам рысил по тропке какой-то тип. По виду из дружбинских, мелкий, неказистый, с острыми чертами лица. Командир прищурился – где-то уже он его встречал…