Клятва Тояна. Книга 1 - [111]

Разговор получился прямой, немногословный, и о чем бы ни заходила речь, тот час появлялся в ней Нечай Федоров со своими наказами и заботами. Будто перенесся он незримо из Москвы в Тоболеск, на Вторую Устюжскую улицу, устроился рядом, голоса не подает, а только направление мыслей. И бегут те мысли не куда-нибудь, а вот именно в Томскую Эушту.

Едучи к Москве, Тоян уже гостил у Тыркова. Вот и теперь у него остановился. Зачем ему место на дворе почетных сибирцев, ежели двери дома тобольского письменного головы для него широко открыты.

Чуть свет послал за Баженкой Константиновым, но так, чтобы это в тайне от обозного дьяка Кирилы Федорова осталось.

Баженка сразу догадался, зачем зван. Раз без Кирилки, значит, разговор о нем пойдет. Остальное и того ясней: тобольский письменный голова Василей Тырков, о котором Баженка премного наслышан, не менее его сибирской судьбой Федорова-младшего озабочен. Каким путем снёсся с ним Нечай Федоров — дело десятое; главное — снёсся. Кабы до тюменьского руколома — ладно, а то ведь после, когда Антипка Буйга без всяких правил, по-калмыцки, ему пальцы испортил. Хоть и нет в том его прямой баженкиной вины, а все одно виновен: пошто за сумасбродным отпрыском не уследил?

«По то и не уследил, — мысленно заоправдывался Баженка, — что усердие над дорожником и прочие перемены в Кирилке за полное повзросление принял. А в нем еще черти пляшут. Не отбаловался пока».

Но Тырков не стал ему за полоротство пенять. Первым делом поинтересовался, заживает ли у Кирилки рана?

— Заживает, — успокоил его Баженка. — Мы с Иевлейкой Карбышевым все лишнее из нее убрали и голубой глиной обгорнули.

— Голубой? Глиной? — удивился Тырков. Взгляд его невольно задержался на выжженой у губ десятника бороде, на тонкой розовой кожице вокруг.

— Эге ж, — подтвердил Баженка. — Было дело, я сам трубищанской глиной исцелился. Дуже помогает.

— Это где ж такая?

Баженка объяснил: на Киевщине, возле реки именем Трубища.

— А ты каким случаем там оказался?

Пришлось рассказать.

Тырков умело потянул за ниточку, и выкатилась перед ним, будто колобок, баженкина история. Начиналась она с Даренки Обросимы, кончалась обещанием Нечая Федорова переслать ее семейство с монастырских полей Межигорщины на вольное крестьянство в Сибирь, в Томской город, которого и нету пока.

Об одном умолчал Баженка — о том, как по указке того же Нечая Федорова охотился он на Курятном мосту за доказным языком Лучкой Копытным.

Тырков понял, что Баженка не все договаривает. Нс стал бы Нечай Федоров за просто так хлопотать об Обросимах, не поднял беглого померщика в десятники, не приставил бы его к сыну. Значит, чем-то он перед ним отличился, на чем-то в доверие вошел. Не обязательно знать Тыркову, на чем именно, хватит и того, что вошел. Тут связь простая: кто в доверии у Нечая Федорова, тот и у его помощников в доверии.

— Ну и в каком теперь настроении Кирила пребывает? — вернул разговор к Федорову-младшему Тырков.

— Молчит. Запёкся, — тот час перестроился и Баженка. — Унижением точится. Самолюбив не в меру.

— И на чем его унижение исправить можно?

— А на том, что хоть бы из Тоболеска в Сургут обозным головой он пройти хотел. Вместо Поступинского. Сам мне об этом говорил. Да навряд его теперь поставят. После руколома- то…

— Не скажи, — возразил на это Тырков. — Бывает, что горы падают, а долы встают. Никто ничего наперед знать не может.

— Вот бы и правда… — повеселел Баженка. — Ему оправдаться надо, кураж свой переломить. Помоги, Василей Фомич, а? Авось снова в колею войдет.

— Да уж постараюсь. Но и ты теперь недрёмно следи. Как чуть, сразу ко мне. Уговорились?

— Уговорились!

Тырков живо напомнил Баженке Нечая Федорова. Видом не схожи, зато повадка одна — решать дело быстро, с умом и расчетом. Всего пол часа знакомы, а будто давно.

Договорить им не дал перезвон на красных[334] воротах. Он был резкий, требовательный, нетерпеливый.

— Большой воевода! — догадался Тырков.

— Не буду мешать, — поднялся с лавки Баженка Констянтинов. — Каким ходом лучше уйти мне, Василей Фомич?

— Никаким. Внизу посиди, где покажут. Ты еще мне запонадобишься.

Тырков встретил Голицына стоя, как и подобает в таких случаях. Тот явился объявить ему царскую грамоту. Представил все писанное в ней так, будто это по его настойчивости Тырков воеводское назначение получил. Чем не награда за честные труды? Не место красит человека, а человек место. Лучше Тыркова никто Эушту не знает, лучше Тыркова никто в ней город не поставит и тамошних сибирцев никто так, как он, с Москвой не уроднит.

От себя князь Голицын одарил Тыркова азямом английского сукна ценой в шесть рублей, шапкой на соболе с багряным верхом — ценой в пять рублей, опояскою бобровой с ножом в окованных ножнах ценой в три рубля и одиннадцать рублей дал серебром в чересе[335] за двадцать копеек. Итого: 25 рублей 20 копеек. Обещал пожаловать за верную службу, вот и пожаловал. Обещал навестить в болезни, вот и навестил. Воеводское слово крепко.

Не дожидаясь, пока Тырков о Евдюшке спросит, Голицын сообщил, что за неправды свои Лык нынче же будет отправлен в Кетский острог под дозорище Постника Бельского. Там и наказание примет — по усмотрению воеводы.