Клуб одиноких сердец унтера Пришибеева - [42]

Швец-Царева.

Даже забавно Симку подразнить хвостом, глазами

этого губастика безумного, готового как-будто бы сожрать,

всю Леру проглотить, в желудке? в сердце? спрятать, но,

правда, не способного притронуться, коснуться, преодолеть

последний трудный миллиметр пространства

наэлектризованного.

— … ну, это фуфло, знаешь, в школе… про сокола…

тело жирное в утесах… херня все это… мрак… природой

правит Великий Змей… он ползет… поняла… и он всеведущ и

вездесущ… хочешь я тебя сделаю ящерицей?… хочешь?

А Симы-то не оказалось в "Льдине". Ни Ирки, ни

Ивановых, тишина, никто на огонек, отведать пунша пламень

голубой не заскочил в сей вечер. И беспокойство охватило, и

вариант естественный спуститься с сигаретой вниз, но не

прикуривая, тихо выйти, в ночную превратиться фею,

летящую без провожатых, уж не прельщал.

Но глупо было думать, что нерешительность, такая

безнадежная, забавная под фонарей языческими лунами

Советского проспекта, в темном дворе (а как туда с ним не

войти, с высоким, сильным кавалером, увы) не обернется

вдруг угрюмою готовностью преодолеть себя во что бы то ни

стало.

Ах, вот и все, уже стоит, красуля, спиною ощущая

стену лишь кирпичную, и с глупою улыбочкой из-под

полуприкрытых век безвольно наблюдает, кажется, как

надвигаясь, голова лохматая окошек желтых свет в доме

напротив заслоняет.

Ну?

Как много воздуха, прохладного весеннего, может

втянуть в себя, вобрать спортсменки бывшей грудь, и выдуть

разом:

— Пара-пара-парадуемся на своем веку! — словно

блином наотмашь мокрым по лицу.

Зух отшатнулся, ошалев, а Лера смылась, исчезла,

скрылась моментально в проеме черном своего подъезда, в

грехом невинным пахнущей дыре.

Адью.

ЧЕТВЕРГ

часть вторая

ЛЕРА

Ну, понедельник, понятно, тут уж ничего не

попишешь, раскрывай ворота и будь готов, природная

аномалия, черный день, правофланговый, тупой верзила — вот

такие ручищи. Но четверг, милый душка, котик с усиками, на

дружеской ноге с пятницей, розовощекой коротышкой — рот до

ушей, не день, а одно сплошное предвкушение грядущей

беззаботности, и надо же, не заладился с утра, одно цеплять

стал за другое, нанизывать, сплетать, валить, тащить в одну

большую кучу, и вот уже в упревшем, осовевшем, на

солнцепеке задохнувшемся — готовом, мертвом

Трансагентстве, нельзя автобусов весенних расписанье

изучить на стенке в уголке без того, чтоб не проквакал

знакомый голос за спиной:

— Ну, здравствуй, здравствуй.

Но, впрочем, начался день хорошо. Чудесно даже. В

полшестого с постели нечесанную, но трезвую и праведную,

поднял отец. Вернулся.

Дзинь-дзинь-дзинь.

Такой вот у Валеры папка, никогда не полезет в

карман за своим ключом, не станет мелочью звенеть, ронять

трамвайные талоны на пол, суетиться, утро ли, вечер, я

пришел, молока не принес, Бог не дал, но и не с пустыми

руками. Встречай, страна, своих героев.

Да, уехал Николай Петрович в прошлую пятницу за

лосем, а, может быть, за утками, или таежных кабальеро

глухарей с деревьев посшибать, не важно, плечо давненько не

бодрила отдача старой доброй тулки, вот и собрался бывший

егерь в гости к приятелю в заказник на реке Дерсу.

Не вовремя, вы скажите. Улыбкой вас обезоружит

круглолицый Додд, на стол поставит два стаканчика калибра

малого, но боевого, и угостит рассказом о том, как чучело

хорька недавно подручным материалом набивал для

краеведческой кунсткамеры, музея областного.

В общем, уехал изводить на воле капсуля, те, что

придуманы покойным Жевело, но вот вернулся, наконец,

раньше обещанного, и не с мешком полиэтиленовым, кроваво

пузырящимся лосиной печенью, не с парой красноперых

певцов отголосивших, нет, с рыбой.

— Держи! — дочурке протянул ведро, накрытое

штормовкою линялой, а в цинковом — акула, крокодил, ух,

щука, владычица морей и рек, метр будет, пожалуй что, зубов

и жестяной блестящей чешуи.

Короче, утро началось с ухи, с отцовских прибауток.

Отменно, весело день занимался, майский,

замечательный, и обещал, порхая от завтрака к обеду,

мотивчик беззаботный промурлыкать, прелюдией мелькнуть

короткой, необременительной к вечерней дискотеке, куда

предполагала Лера прибыть лицом значительным, желанным,

в прекрасной блузке синевы небесной и новой юбке.

Атас!

Но, что-то не связалось, не состыковалось, чуть-чуть

сместилась полоса бумажная на половинку, ничтожную,

смешную, сантиметра жалкого, неправильно легла на валик

первый, с противным шелестом была двумя другими втянута

неверно, косо, криво, пошла, поехала, поперла гармошкой,

веером, малярской тюбетейкой, пароходиком, и вышел,

Господи прости, не дивный календарь настенный "Красоты

среднего течения Томи", а пакостное нечто, разводы, пятна,

кляксы — грязь, готовая сложиться, предстать какой угодно

гадостью, то зенками молочными блеснуть начальника

Валеры нового, Курбатова Олега Анатольевича, то жабьей

пастью растянуться сестры двоюродной Анастасии

Савельевны Синенко.

Вот, черт.

Нет, скорее уж кабан. Боров в соку, ватрушка

свежеиспеченная прямой кишкой здорового,

функционирующего безотказно организма, цветет, лоснится,

ну, разве только пахнет странно — "Шипром", но, впрочем, тот,

кому случалось жидкость употреблять не только после бритья,

и этому не слишком удивится.

Угу. Такой вот у Валеры Додд теперь патрон, шеф,