Клуб одиноких сердец унтера Пришибеева - [44]

сайрой, сельдереем) устойчивый, квадратный, гладкий Олег

имел успех у длинноногих и курносых, подумать только, не

подневольным кислым поцелуем подчиненной пробавлялся, а

смачным, сладким, полноценным засосом ему случалось и не

раз перекрывали кислород девчонки о-го-го какие.

А все почему?

В походы лыжные и пешие ходил турист Олег

Курбатов, стирал студент филфака о камни Поднебесных

Зубьев подошвы вечные дюймовые ботинок польских

армейского фасона, пил на привалах черный чай, о кружку

алюминевую губы обжигая, ну, а затем, гитару в руки брал и:

— Милая моя, солнышко лесное,

Где, в каких краях, встретишься со мною? — лукаво

интересовался, испытывал круг карих, голубых, зеленых,

сомкнувшийся у первобытного костра, уверенный вполне,

очередное солнышко найдет его сегодня под луною в палатке

одноместной у шершавого ствола сосны высокой и прямой.

Еще бы.

Телеграмма уж готова,

Ни одной в ней запятой,

В ней всего четыре слова

— Олежка, у тебя глаза волшебные.

Хе-хе.

Но, правда, и так бывало, уже светает, а руки всего

лишь струны жесткие перебирают, холодного бездушного

металла ощущают только напряжение, увы, случалась под

полотном походным синим ужасная динама, и не раз, и тет-а

тет, и доз-а-до.

Романтика была, а определенности, ясности, четкости,

надежности не было.

Появилось же и то, и другое, и третье, когда петь

перестал. То есть, если в первый год своей службы (тогда

корреспондентом) на телевидении Олег Анатольевич еще мог,

нет, нет, да и вспомнить про запахи тайги, куплетами про

крылья и капот расстрогать, то став инструктором горкома

организации общественной орденоносной, стихами все реже,

все неохотней изъяснялся, предпочетал распостраненные,

немыслимым количеством придаточных задушенные, обилием

причастий отглагольных замордованные и окосевшие от

бесконечного повтора слов вводных, предложения, без

подлежащих нередко и без сказуемого часто, зато созвучные

текущему моменту и духу формулируемой резолюции.

И что же? Казалось бы, прощай, Маруся-ламповая,

девчонки — души нараспашку, до свидания. Ха, как бы не так.

Напротив, все те, кому предписывал незыблемый и

нерушимый демократического централизма принцип, Олегу не

отказывали никогда, сначала секретари первичек, затем, когда

заведовать отделом стал — инструктора, да, и так далее, все

привечали, целовали, хотя, конечно, опрокинув маленькую,

напитка классового вмазав, насчет чудесного сиянья глаз

обыкновенья не имели как-то распостраняться, игрой

фантазии, поэзией вообще не баловали, ну, если так, попросит

вдруг какая-нибудь свет включить, дабы прекрасных персей

шевеленьем улучшить наполнение, размах и частоту.

И все. Зато ни до, ни после никаких проблем…

Так бы и рос, так бы и шел стезею из оружейного

булыжника, был в аппарат уже и авангарда взят, но что-то, как

лаконично объяснил ему (после двух месяцев хождения с

портфелем новым лакированым по площади парадной к

дверям нарядным) товарищ старший по борьбе:

— Не срослось.

И пришлось негаданно, нежданно диплом свой синий,

светский из шкафа извлекать, идти работать по специальности,

полученной когда-то в пединституте. Увы, в мир возвращаться

неуютный, где кошечкам, голубкам двухсот пшеничной, как

правило, бывает недостаточно, им песни подавай и очи с

искрой загадочной на донышке хрусталика.

А она, искра, из коей некогда нешуточное, боевое

разгорелось пламя (дуга, достойная великой лампы Ильича)

вновь светлячком июньским, таинственно мерцающим во

мраке, становиться не хотела. То есть не пленяла больше, не

завораживала, хоть снова пой, но к лицу ли ему, второму

человеку в областном телерадиокомитете, мальчишество такое

демонстрировать?

Увы, увы, уж что дают, то и приходилось брать — тут

плоско, там квадратно, а носик-кнопочка и та в веснушках.

Машинку вот ей электрическую организовал, чтоб хоть не

сотрясалась, болезная, вся, стальные рычаги, как мавзолей

огромной "Украины" в движенье приводя.

Но точка, об этом эпизоде можно и забыть, хорошего,

как говорится, в меру, немного, Анюта-детка, цветочек засуши

между страницами в линейку реестра исходящей почты и за

работу:

— Вот это к завтрашнему дню, в трех экземплярах.

Ну, а мы, мур-мур, кис-кис, займемся рыбой

настоящей, серьезной, призовой, тихонечко подтянем к берегу

и, хоп, в сачок ее, родимую.

У-тю-тю.

— Присаживайтесь, Валерия Николаевна, как дела, как

ваша новая передача? Готовите материал? Проблемы,

трудности? — играли брови на круглой харе обязанности

исполняющего, приподнимались вверх и опускались вниз,

отслеживая интонации начальственной волну, а с ними вместе

с завидною синхронность демонстрируя (предательски в

противофазе) уши шевелились.

— Кира Венедиктовна о вас высокого мнения.

— Да?

(Душняк! Парфен французкий от фабрики "Свобода"

и тот, бедняга, не справлялся, сникал перед сибирской удалью

желез многообразных. Природа споспешествовала

сохранению преемственности в руководстве облтелерадио.

Оно подванивало трогательно и неизменно.)

Фу!

— Да, Кира Венедиктовна в вас верит, да и мы, как

видите, ее заявку рассмотрев, одобрив, определенные

надежды связывали с вами. Конечно… но…

И тут внезапно меж мягких и подвижных щек сурово

утвердился нос, застыл киянкой скорбной.