Клуб имени Черчилля - [8]

Довольно просторная комната была полупуста. Посредине комнаты стоял большой письменный стол, заваленный бумагами. За столом сидел офицер.

Охранник подвёл Катю к столу и, надавив на плечи, силой усадил Катю на табурет перед столом.

— Товарищ капитан, арестованная Одинцова

доставлена! — отрапортовал охранник и вышел из кабинета.

Офицер смотрел на Катю долгим, изучающим взглядом, не говоря ни слова. Наконец он взял со стола раскрыл серую папку, раскрыл её и вынул какой-то литок.

— Ну, что, сука, доблядовалась до предательства? —

Капитан Сухачёв закурил папиросу, — здесь ты у меня всё расскажешь — что было и чего не было. Отвечать быстро — что ты рассказала Джону Перкинсу о военном заводе в Свердловске?

— Ничего я не рассказывала, я сама ничего не знаю, —

Катя силилась держаться прямо. Наручники впивались в запястья, было ужасно больно.

— Врёшь, сука, — Сухачёв направил на Катю свет яркой

«настольной лампы», — ты говорила Джону, что твой отец работал мастером на мехзаводе? Говорила? Отвечать!

От яркого света глаза у Кати слезились, её мутило. Она молчала.

— Не хочешь говорить? Ничего, ты у меня заговоришь.

Сергеев!

В дверях появился солдат. Страшный удар в челюсть швырнул Катю на пол. Дальше Катя ничего не помнит.

Холодный цементный пол иногда помогал — сознание медленно прояснялось и тогда острая невыносимая боль красной пеленой застилала мозг. Ваня, Ванюша…где ты? Успел ли уехать на своём корабле? Никогда не молилась, была всю жизнь атеисткой. А сейчас хотела бы помолиться, да не знаю. Только помню, как давно бабушка молилась «Господи, иже еси…», дальше не знаю. Но я так, своими словами, пока ещё жива — господи, если ты есть, выведи Ваню, сделай так, чтобы они его не достали! Господи…

Паскудная, в сущности, это работа — вкалывать в этом «Убойном дворе номер два». Прямо конвейер, передохнуть некогда. Николай сплюнул окурок, подошёл к столу возле входа, чтобы перезарядить револьвер. Двое солдат возились у забрызганной кровью кирпичной стенки. Они хватали убитых за руки и ноги и тащили их к люку. Там солдаты сбрасывали трупы в люк. Трупы падали прямо в кузов стоящей внизу полуторки.

— Саенко! — крикнул Николай, — давай следующих.

— Там только одна блядь осталась, товарищ лейтенант.

Больше никого.

— Вот и хорошо, давай её сюда.

Солдаты вывели девушку. Её волосы свисали вниз, сбитые в колтуны от засохшей крови. Голова опущена. Она не могла стоять на ногах, солдаты держали её. Николай подошёл поближе. Какое-то воспоминание промелькнуло в его сознании. Вечер с девчонками, «Утомлённое солнце», потом тёмная комната… Катя? Он поднял ей голову, поддерживая за подбородок. Точно, она. Что же ты такого натворила, Катька?

— Саенко, поставь её лицом к стенке.

— Дак она не стоит на ногах, товарищ лейтенант.

— Ну, поставь её на колени, но лицом к стенке. Теперь

отойди.

Николай тщательно прицелился и выстрелил Кате в голову.

Командир подводной лодки капитан третьего ранга Константин Воронов стоял в рубке у шахты перископа.

— Штурман, докладывайте.

— Вышли на цель, товарищ капитан третьего ранга.

— По местам стоять, к всплытию! Продувка!

— Есть, продувка!

— Всплывать!

Лодка вышла на поверхность. Воронов поднялся в ходовую рубку. Мостик слегка подрагивал от работающих двигателей. Воронову нравилось ощущать этот гул машины, вибрацию мостика. За войну было всё — и радость удачных торпедных атак, и удушливые лёжки на грунте, и тяготы дальних походов. Был ранен, но продолжал воевать. К счастью, война заканчивается, есть надежда выжить в этой мясорубке. Воронов настроил бинокль. Да, вот она, баржа, совсем недалеко.

На мостик поднялся прикомандированный на время операции майор Госбезопасности Катков. Он тоже навёл бинокль на баржу. Канат, соединяющий баржу с буксиром, внезапно ослабел и упал в воду. Баржа замедлила ход, потом совсем остановилась. Воронов заметил, что несколько солдат в чекистской форме торопливо спускались по канату в шлюпку. Затем шлюпка отвалила от баржи и пошла в сторону буксира. Из трюма баржи вышел старик в рваном морском кителе и навёл свой бинокль на буксир.

Запасливый мужик, этот Петрович. В его сундучке было много полезных в хозяйстве вещей. Каждая вещь была упакована, перевязана, знала своё место. Долгие годы морской службы приучили Петровича к аккуратности и бережливости. Его гордостью был бинокль — добротное цейссовское изделие старинной работы, с гравировкой. Петрович бережно вынул из сундучка бинокль, протёр его полой бушлата, расправил ремешки и повесил бинокль себе на шею, оглядел трюм. Кругом стояли, сидели на бухтах каната, досках все эти «чёртовы девки», как любил выражаться Петрович, все из Дома Интернациональной дружбы, как московские, так и навербованные из местных. Все, как одна, вот, только Катьки Одинцовой нет. Как увели её те двое — как в воду канула.

Петрович посмотрел наверх. Солдат, торчавший с автоматом возле открытого люка, куда-то исчез. Петрович выждал немного, затем вскарабкался по крутому трапу на палубу, с трудом волоча покалеченную ногу. На палубе никого не было. Петрович осмотрелся. Буксир на полном ходу уходил от баржи. Баржа дрейфовала под ударами волн. Из трюма одна за другой вылезали девушки, в ужасе оглядывались по сторонам. Петрович почти физически ощутил, как нарастала паника, истерия. Он вынул кисет и попытался набить трубку табаком, но руки дрожали, табак рассыпался.