Клодина замужем - [25]

Я в смущении откидываюсь в кресле. Смущение объясняется не моим поведением, не торопливым поцелуем Рези, а проницательным взглядом Рено и весёлой, почти ободряющей снисходительностью, которую я читаю в его глазах. Он целует моей подруге руку со словами:

– Прошу вас не беспокоиться из-за меня, я не хотел вам мешать.

– А вы ничуть не мешаете! – восклицает она. – Ничем и никому! Я, напротив, прошу помочь мне развеселить Клодину: она не хочет мне простить самый искрений комплимент.

– Очень искренний, я в этом не сомневаюсь, однако с достаточно ли убедительной интонацией вы его произнесли? Моя Клодина – девочка очень серьёзная и очень страстная, она не смогла бы принять (поскольку Рено принадлежит к поколению, которое ещё читало Мюссе, он напевает мелодию к серенаде «Дон Жуана»), не смогла бы стерпеть определённые насмешки, скрывающиеся за определёнными словами.

– Рено! Прошу вас! Не будем раскрывать семейные тайны!

(Я стала терять терпение и, сама того не желая, возвысила голос, но Рези обращается ко мне с обезоруживающей улыбкой.)

– Напротив, Клодина, напротив! Не мешайте ему, пусть говорит… Меня это чрезвычайно интересует, и потом, дайте усладу хотя бы моему слуху: я скоро совсем позабуду, как звучит слово «любовь»…

Хм! По-моему, не к лицу позабытой-позаброшенной супруге такой натиск: совсем недавно эта томная притворщица пыталась заигрывать со мной; однако Рено понятия об этом не имеет. Рези разжалобила моего щедрого Рено, и он оглядывает её с головы до пят; я не могу удержаться от смеха, когда он восклицает:

– Бедная девочка! Такая молодая, а уже лишена того, что украшает жизнь и делает её богаче! Заходите ко мне; утешение ждёт вас на диване моего жертвенного кабинета, а обойдётся это вам дешевле, чем у специалиста.

– Дешевле? Не доверяю я вашим скидкам!..

– Ну посудите сами: зачем мне вас обирать?! И потом, каждый человек либо честен, либо нет…

– Вы – нет. Спасибо, не хочу.

– Заплатите мне сколько захотите.

– Чем? – Она полуприкрывает свои дымчатые глаза. – Вы, вероятно, могли бы ограничиться пустяками, пренебрегая сутью дела.

– Я бы предпочёл дойти до сути.

Рези чувствует себя отчасти оскорблённой, и в то же время ей это льстит: она нахохлилась и выставила грудь колесом, совсем как Фаншетта, натолкнувшаяся в траве на кузнечика-переростка или жука-рогача.

– Говорю же вам: нет, благодетель рода человеческого! Я, кстати, до такой жизни ещё не дошла.

– До чего же вы уже дошли?

– Я способна расплатиться.

– Как именно? Расплатиться можно по-разному, существует по крайней мере два способа…

Её лицо розовеет, она старательно щурится, словно вдруг вспомнив о своей близорукости, потом оборачивается ко мне и, подавшись в мою сторону, умоляюще шепчет:

– Клодина! Неужели вы не вызволите меня?..

– Можете рассчитывать на меня, но не на утешения Рено.

– Как?! Неужели ревнуете?

Её глаза загораются злорадством, и она заметно хорошеет. Сидит она на краешке стула, одну ногу вытянув, а другую согнув в колене, и его плотно облегает юбка. Рези наклоняется ко мне в напряжённой позе, будто приготовившись сбежать. Золотистый пушок, покрывающий её щёку, чуть светлее волос; её ресницы беспрестанно подрагивают, они прозрачны подобно невесомому осиному крылышку. Сражённая её прелестями, я совершенно искренне возражаю:

– Ревную? Да нет. Рези, вы слишком хороши: если бы Рено изменил мне с уродиной, я ни за что бы не простила! Какое унижение!

Рено дарит меня одним из тех мудрых взглядов, какие заставляют меня вернуться под его крыло, когда моя дикость или особенно сильный приступ одиночества заводят меня слишком далеко… Я благодарна ему за то, что вот так, поверх головы Рези, он посылает мне столько нежных слов, и всё – без единого звука…

Тем временем Рези-Блондиночка (неужели она меня раскусила?) подходит ближе, нервно потягивается, не вынимая рук из муфты, надувает губки, фыркает и бормочет:

– Ну вот… У меня от вашей сложной психологии живот подвело: я есть хочу!

– Ах, бедняжка! Я же вас голодом заморила! Я подскакиваю и бегу к звонку.

Немного спустя над дымящимися чашками и чуть тронутыми маслом тостами воцаряются мир и согласие. Однако я презираю этих претенциозных людей с их чаем. Чуть расставив ноги и поставив корзинку в образовавшуюся между коленями ямку, я обрываю с гроздьев увядшие ягоды боярышника, ощипываю и давлю в пальцах вялую мушмулу – зимние плоды, которые прислала мне Мели из родных краёв; ягоды залежались в погребе и попахивают плесенью.

А поскольку один из тостов, подгоревший и почерневший, наполняет комнату запахом креозота и свежего угля, воображение сейчас же переносит меня в Монтиньи, к камину с колпаком… Мне кажется… да, я ясно вижу, как Мели подбрасывает охапку сырого хвороста, и греющаяся у огня Фаншетта немного отодвигается: её возмущают нахальные языки пламени, как и потрескивание только что брошенных в огонь дров…

– Девочка моя!..

Оказывается, я размечталась вслух! Рено это развеселило, а Рези повергло в изумление. Я смущаюсь и краснею.

Сиротская зима тянется мучительно долго. Дни то пролетают незаметно, то им не видно конца. Театры, ужины, утренние приёмы и концерты до часу ночи, а иногда и до двух. Рено держится молодцом, а мне так тяжело!