Клодина уходит... - [20]

– Феи? Не знаю. Это миры… Ах, как разболелась моя голова.

– Не хотите ли таблетку антипирина? У меня есть в номере.

Каллиопа проводит по своему гладкому лбу рукой с покрытыми розовым лаком ногтями.

– Нет, спасибо. Это я сама виновата, я не сделала крестики.

– Какие крестики?

– Вот так, на подушке.

И она торопливо ребром ладони рисует на своём колене целый ряд маленьких крестиков и продолжает:

– Вы делаете маленькие крестики и быстро-быстро кладёте голову на это место, тогда плохие гости не приходят во сне, ни headache,[15] ни кто другой.

– Вы уверены?

Каллиопа пожимает плечами и встаёт.

– Да, уверена, но вы, вы народ без религии.

– Куда вы спешите, Каллиопа?

– Сегодня devtera… понедельник. Надо делать маникюр. Этого вы тоже не знаете! Делать маникюр в понедельник – это здоровье. Маникюр во вторник – богатство.

– Вы предпочитаете здоровье богатству? Как хорошо я вас понимаю.

Уже на ходу, придерживая обеими руками разлетающиеся во все стороны кружева, Каллиопа оборачивается ко мне и бросает:

– Я не предпочитаю… в понедельник я делаю маникюр одну руку, а во вторник – другую.

Между полуднем и пятью часами невыносимая жара обрушивается на отдыхающих. Большинство спасается в просторном холле казино, похожем на зал ожидания первого класса какого-нибудь современного вокзала. Растянувшись в креслах-качалках, эти бедняги флиртуют, пьют кофе глясе или дремлют под звуки небольшого оркестра, такого же полусонного, как и публика. Я стараюсь избегать этих однообразных развлечений, меня смущают нескромные взгляды окружающих, вульгарность Можи, шумливая возня десятков трёх детей, их нарочитая развязность.

Здесь есть девчушки лет тринадцати с уже развившимися бёдрами и икрами, они самым недостойным образом пользуются так называемыми привилегиями своего возраста. Одна из них покачивается, словно едет верхом, на ноге взрослого кузена, другая взбирается на высокий табурет у стойки бара. Упёршись коленками в подбородок, эта маленькая очаровательная блондиночка с глазами юной хищницы показывает все свои прелести и зорко следит бесстрастным взглядом хорошенькой кошечки за волнением смущённых мужчин. Её мать, похожая на краснолицую толстую кухарку, восторгается ею: «Она совсем ещё ребёнок в её годы!» Всякий раз, когда я встречаю эту дерзкую девчушку, мне становится не по себе. Недавно она придумала себе новую игру: пускает мыльные пузыри и подгоняет их шерстяной ракеткой. Теперь мужчины всех возрастов с глиняными трубками в руках гоняются за мыльными пузырями, чтобы иметь возможность прикоснуться к этой девчушке, отнять у неё соломинку или высоко поднять её одной рукой в воздухе, когда она неосторожно высовывается из открытого окна. Какое же скверное животное дремлет в некоторых мужчинах!

Слава Богу, есть ещё на свете настоящие дети, неуклюжие, милые, как медвежата, увальни-мальчуганы с голыми икрами, чересчур вытянувшиеся для своего возраста девочки, угловатые, с длинными-предлинными худыми ногами, и прелестные малыши с полными, словно перевязанными ниточками ручками, как этот чудесный четырёхлетний карапуз, он так несчастен в своих первых штанишках. С ним случилась беда, и он, покраснев от стыда, взволнованно шепчет своей строгой гувернантке – англичанке с брезгливым лицом: «Неужели об этом все уже догадались?»

Чтобы попасть в свой номер, я прохожу по открытой, залитой солнцем дороге, отделяющей нашу гостиницу от казино. В течение нескольких секунд я испытываю острое наслаждение, мне кажется, что эта беспощадная жара поднимает меня над землёй, по спине стекают струйки пота, в ушах звенит… Едва держась на ногах, я добираюсь до гостиницы и укрываюсь в её прохладном тёмном вестибюле; дверь в подвал открыта, и оттуда разит запахом старых бочек и прокисшего вина… И вот наконец я в своей тихой комнате, где уже пахнет моими духами, и постель не кажется столь враждебной, я бросаюсь на неё в одной рубашке и лежу так, погружённая в свои мысли, до пяти часов…

Тоби лижет мои босые ноги красным язычком, потом в полном изнеможении растягивается на коврике. Но его робкая ласка словно оскорбляет меня, я начинаю дрожать, и мысли мои принимают греховное направление… Почему-то моё полуобнажённое тело напоминает мне принимающую душ Марту, то наслаждение, которое ей доставляют бьющие по ней струи воды, а ещё – розовато-белое тело Алена… Того Алена, который является мне только во сне… Чтоб избавиться от этого наваждения, – действительно ли чтоб от него избавиться? – я соскакиваю с кровати и достаю из комода последнюю фотографию Алена.

Но что это?.. Может, теперь я сплю? Мне кажется, что этого красивого молодого человека я вижу впервые… Сурово нахмуренные брови, надменная петушиная поза… Полно, я ошибаюсь, во всём виноват фотограф, он, видимо, неудачно отретушировал портрет..

Но нет, этот человек – действительно мой муж, он находится далеко в море. Я дрожу перед его портретом, как дрожу перед ним самим. Покорное создание, не чувствующее даже того, что его посадили на цепь, – вот что он из меня сделал… В полном смятении я упорно пытаюсь найти в нашем прошлом, в нашей супружеской жизни хоть одно воспоминание, способное вновь меня обмануть, вернуть мне того Алена, который, как мне казалось, был моим мужем.