Клоака - [62]

Самым большим для меня несчастьем стало лишение меня моей газеты. Я читал ее ежедневно и с горечью сознавал, что она уже не принадлежит мне. Там было написано то, что я не говорил и не писал. И за всем этим тоже стоял не кто иной, как Сарториус. Этот человек лишил меня сил и высосал из меня все самые ценные соки.

Как я уже говорил, я ни разу в жизни не видел Сарториуса, но его образ, несмотря на это, стоял у меня перед глазами. Я сейчас постараюсь описать, каким он мне виделся, хотя это несколько нарушит последовательность повествования. Я делаю это единственно для того, чтобы показать силу воздействия данного человека на мою личность. Создавалось такое впечатление, что он сам порождение той катастрофы, которую устроил.

Командирская фигура при не слишком большом росте, явная военная выправка, спокойная, не показная, уверенность в себе и своих силах. На нем полувоенный френч, несколько расширенный в плечах, куртка с обшитыми тканью пуговицами, широкий, свободно повязанный галстук с булавкой. Облик весьма приятен. У него коротко подстриженные темные, почти черные волосы. Щеки, подбородок и верхняя губа чисто выбриты, но лицо обрамляют густые, курчавые бакенбарды, которые спускаются ниже подбородка и производят впечатление шарфа, заправленного в воротник. Черные, неумолимые глаза с необъяснимым матовым налетом, словно замутненные пережитым несчастьем. В лице чувствуется грубая обезличенность, столь характерная для Шермана, Уильяма Текумсе Шермана. Высокий, хорошо вылепленный, слегка выпуклый лоб, тонкий прямой нос, узкие губы, изобличающие умеренного в еде человека. Чтобы окончательно оживить этот образ, его надо представить в действии. Я решил, что он обязательно носит часы на цепочке, и явственно видел, как он достает из кармана эти часы, смотрит на них и снова прячет на место.

Когда Мартин окреп настолько, что его выписали из больницы, мы все воспряли духом. Он был все еще очень слаб и передвигался только с посторонней помощью. На наши вопросы отвечал либо кивком головы, либо односложно, отдельными словами, которые произносил едва слышным голосом. К нашей радости, он начал понемногу узнавать окружающих и ориентироваться в обстановке. Возвращение сознания происходило очень медленно и постепенно, шаг за шагом. Впервые огонек понимания и интереса возник в его глазах, когда в его поле зрения появилась Эмили, севшая у постели. Но он все еще не мог говорить. Донн по многу раз подряд самым нежным голосом, на какой был способен, задавал Мартину несколько самых важных вопросов. Но тот не мог или не хотел отвечать на них.

Было решено на период выздоровления поместить Мартина в дом Тисдейлов. Это предложение исходило от Эмили. Отец ее, добрый христианин, одобрил такое решение, а Сара Пембертон согласилась его принять. В конце концов, не могла же Сара поместить выздоравливающего Мартина в доме, который не принадлежал ей. Квартира Мартина давно была сдана другим людям, а мои темные комнаты подходили для выздоровления не больше, чем неопрятная мастерская Гарри Уилрайта.

В тот первый ясный солнечный погожий октябрьский день Мартин сидел на улице в удобном портшезе с ногами, накрытыми теплым пледом. С террасы на Лафайет-плейс он мог рассматривать парк, в котором провел свои детские годы. Никогда прежде не видел я Эмили столь счастливой, как в те дни. Она сновала взад и вперед по дому, суетилась в своем стремлении отогреть дух больного, напоив его горячим чаем и приветив добрым взглядом, в котором светилась любовь сродни искренней молитве. Она была твердо намерена исцелить Мартина своей любовью. Листья начали желтеть и опадать, носясь по воздуху и мягко ложась на камни балюстрады, окружавшей террасу. Я, как и Эдмунд Донн, почти каждый день приходил навестить Мартина. Однажды мы сидели и обсуждали Сарториуса. Только чтобы подбросить дров в топку спора, я предположил, что он сбежал, точно так же, как Юстас Симмонс. Возможно, они купили корабль и подались со своим имуществом… куда вы говорили. Донн, в Португалию?

— Нет, — ответил Донн. — Он здесь. Этот человек не станет бежать. У него, в отличие от Симмонса, не криминальная, не преступная душа.

— У Сарториуса не преступная душа? Какая же она в таком случае?

Я понимал, что Мартин изо всех сил прислушивается к разговору. За секунду до того, как Мартин раскрыл рот и заговорил, мне показалось, что сейчас он согласится с Донном… Это было понятно по взгляду, который он бросил на капитана. А может быть, это угадывалось по напряжению его мимических мышц, которые выразили согласие.

— Этот доктор вовсе не отрицает мораль, — произнес Мартин. Мы все разом взглянули на него. Мартин в это время смотрел на пичужку, присевшую отдохнуть на чайницу. — Он никогда не пытался оправдаться передо мной в своих действиях. Он никогда не лгал. И никогда не говорил, что считает себя преступником или виноватым.

Это был поразительный момент. Пембертон казался совершенно спокойным. Он полностью владел собой и находился в ясном сознании. Создавалось впечатление, что он просто ждал подходящего случая или темы разговора, чтобы вступить в беседу. Я немедленно решил ни о чем его не расспрашивать в этот момент, боясь, что он снова может впасть в свою кататонию. В следующую минуту на террасе появилась Сара Пембертон, которая только что привела из школы Ноа. Мартин немедленно узнал их обоих и протянул навстречу мальчику обе руки… Мы были просто поражены. Сара Пембертон судорожно вздохнула, словно ей вдруг стало нечем дышать. Она начала во весь голос звать на террасу Эмили… Та пришла. Стоя в таком месте, чтобы Мартин не видел ее, она плакала, глядя на Донна, а тот, невзирая на сопротивление, подвел ее к Мартину. Донн в это время расспрашивал Ноа об успехах в учебе…