Клоака - [63]

В этот день мы начали слушать историю, которую рассказал нам Мартин, — всю, от начала до конца. Начал он с того, как впервые увидел на улице белый омнибус. На что все это было похоже? Думаю, что все мы думали о Мартине как о герое, вернувшемся с войны. Да, мы слушали его, как слушают друзья и родственники рассказы солдата, приехавшего с фронта на побывку. Мы были нисколько не склонны к критике и воспринимали на веру его повествование. Это была его сказка, похожая на солдатскую бывальщину, которую и рассказывают-то только для того, чтобы удивить слушателей. Но должен признать, что я не долго пребывал в эйфории. Скоро мне стало казаться, что выздоровление Мартина было неполным. Касаясь Сарториуса, он говорил о нем без малейшего гнева или горечи. Он вообще произносил слова с какой-то мирной значительностью, снижая накал своих чувств и страстей. Я не знаю, можно ли объяснить это его физическим состоянием. Но его характер явно изменился. Его нетерпение, его страдающий взгляд на мир куда-то испарились. Он стал мягче и самокритичнее. Он был от всего сердца благодарен. Всем нам. Он стал способен кого-то одобрять! Да простит меня Бог, но в ту минуту я понял, что писатель в нем погиб безвозвратно.

Глава двадцать первая

— Я понимал, что путь к отцу знает только Юстас Симмонс, — рассказывал нам Мартин. — Я знал, что в прошлом Симмонс был связан с моряками. Мне пришлось пройти по всей Уэст-стрит, обойти береговую батарею, заглянуть на Саут-стрит. Я заходил во все матросские кабаки, прошел все портовые танцплощадки, но нигде не нашел следов Юстаса. Потом мне пришло в голову, что в отсутствие моего отца Симмонс должен представлять его интересы в городских учреждениях. Сложившаяся ситуация и связь с отцом открыли перед ним двери высокопоставленных воров.

Однажды вечером мне принесли задание от «Тэтлер» — присутствовать в Астор-хаус, где босс Твид и его присные давали торжественный обед в честь одного из заправил Таммани-Холл, руководившего Нью-Йоркской таможней. Все приглашенные носили в петлице эмблему — эмалированная голова тигра с ярко-красными рубинами вместо глаз. На столе танцевала молоденькая девушка в подпоясанной прозрачной рубашке. У ее ног, с видом знатока, следя за каждым движением танцовщицы, сидел не кто иной, как Юстас Симмонс. Я не видел его много лет, но узнал моментально, с первого взгляда. Он походил на труп. Хотя он был одет довольно хорошо, но одежда и вид его был какими-то взъерошенными. Он сидел, развалившись в кресле. Приглушенный свет не мог скрыть его потасканное лицо, покрытое безобразными морщинами и изрытое оспинами. Под глазами виднелись темные, набрякшие мешки. Волосы напоминали проволоку и были совершенно седыми. Он скрывал лысину и зачесывал волосы с обоих боков наверх — от уха до уха. И вообще вид он имел довольно мерзкий и грязный.

Через несколько минут я уселся рядом с ним, и он тотчас же узнал меня. Это было хорошо заметно по его поведению. В этом время кто-то из гостей произносил речь. Он закончил, раздались смех и аплодисменты. Я шепнул на ухо Симмонсу, что хочу видеть своего отца. Но тот даже бровью не повел — словно не слышал. Однако, посидев некоторое время неподвижно, он закурил сигару и, поднявшись с кресла, вышел, будучи уверенным, что я последую за ним. В этом он не ошибся.

Меня очень неприятно поразил тот факт, что я проникся к нему известным уважением, поскольку он не пытался отрицать, что мой отец жив. У него был быстрый ум, у Симмонса, и он по моему виду сразу понял, как надо себя вести.

Он надел шляпу и покинул Астор-хаус. Я шел следом за ним. При свете газового фонаря я заметил кучера… Не могу описать, что я почувствовал, увидев этого человека, боюсь, что у меня не хватит слов. Но это был тот самый кучер, который правил омнибусом, где сидели отец и другие старики. Мне очень не хотелось садиться в эту повозку.

«Врангель!» — крикнул Симмонс, и кучер, подавшись вперед, сильной рукой сдавил мне горло так, что я потерял способность дышать… хотя я ощутил, что от кучера пахнет луком… В это время Симмонс ударил меня по голове чем-то вроде саперной лопатки. В глазах у меня вспыхнул яркий свет, и я потерял сознание.

Не знаю, что произошло дальше и сколько прошло времени, прежде чем я пришел в себя. Я ощущал, что нахожусь в движущемся экипаже, затем меня перенесли в карету, запряженную несколькими лошадьми… Потом мне в глаза болезненно ударил яркий дневной свет… Я увидел, что на меня с любопытством смотрят детские глаза… Мальчишек было двое или трое — точно не помню. Я посмотрел на детей… Потом попытался подняться… Был уже ясный день… Я не был ничем связан, но не мог шевельнуть ни рукой, ни ногой. Думаю, что меня просто бесцеремонно волокли по земле… Потом помню, что, лежа на спине, смотрел вверх и видел над собой дощатый потолок… только несколько минут спустя до меня дошло, что это потолок общественного омнибуса муниципальной транспортной компании.

Теперь позвольте мне сказать несколько слов о Врангеле. Во всем этом деле, что бы вы ни думали, этот человек играл самую незначительную роль. Да, он очень силен, один вид его наводит на людей страх, глаза его словно подернуты корочкой льда. Когда он схватил меня за горло, я потерял дар речи и способность дышать. Но не следует вменять в вину этому человеку его устрашающую внешность. В сущности, он хорошая рабочая лошадь, и этим исчерпывается его характеристика. Врангель — верная, преданная душа, он действует, не задавая лишних вопросов. Он типичный пруссак. Надо знать, как воспитывают этих немцев с младых ногтей. Строгие родители и титулованные офицеры всю жизнь внушают им, что главная добродетель в жизни — умение повиноваться без рассуждений. Кроме того, Врангель буквально боготворит Сарториуса. Во время войны Врангель служил под его началом. Их отделение было упомянуто в списке отличившихся в военных действиях, подписанном самим президентом Линкольном. Врангель с гордостью однажды показал мне эту бумагу. Он искренне считает, что все распоряжения, которые отдает Симмонс, исходят непосредственно от Сарториуса и подлежат неукоснительному исполнению.