Клинические лекции по душевным болезням - [45]

Разрешите мне представить вам наблюдение, на котором автор основывает существование приобретенной формы. Речь идет о печатнике 51 года, который начал пить в 36 лет. «Он начал, пишет Ball, пить вермут вне приемов пищи, у него развилось пристрастие к нему, он быстро дошел до литра этого вина, которое пил и за завтраком. Он злоупотребляет также кофе.

Несколько лет спустя типография, в которой он работал, закрылась и он уехал в Англию, где прожил три месяца один, без жены и где, чувствуя себя свободным от семейных уз, начал пить джин, виски и другие крепкие напитки. Вернувшись в Париж, он во время осады города становится национальным гвардейцем и, как многие другие, пытается возместить приемом алкоголя недостаточность питания. Осада закончилась — он сохраняет свои привычки и, начиная с этого момента, у него развивается истинная дипсомания.

Он пьет теперь по две-три недели кряду, возвращается домой по вечерам в состоянии крайнего возбуждения, бьет жену — к счастью, силы ему при этом быстро отказывают. Однажды он даже пытался ударить ее ножом. Когда возбуждение проходит, он ложится спать — аппетит у него практически отсутствует. В последние дни запоя он трясется, кончает тем, что уже не в силах заниматься каким-либо трудом — даже выйти на улицу. Вынужденный оставаться Дома, лишенный спиртного, он в течение 4–5 дней остается в постели и только затем полностью успокаивается. Здесь-то он и запасается в прок самыми лучшими из своих намерений.

В течение двух-трех недель он остается трезв, утоляет жажду крепким настоем горькой квассии, не пьет ни вина, ни ликеров, но затем им овладевает чувство общей слабости и, чтобы поднять настроение, он позволяет себе маленький стаканчик. Начиная с этого момента, он потерян окончательно, возвращается к эксцессам и проходит через все фазы нового цикла пьянства.

Приступы дипсомании бывали разделены у него и более длительными промежутками. К концу своего пребывания в Англии он был принят в Общество трезвенников и три месяца исповедовал полное воздержание, но в последние годы приступы его сблизились во времени настолько, что в течение последних девяти месяцев он пьян почти ежедневно. Уже несколько месяцев как он потерял сон: ворочается всю ночь в кровати, громко разговаривает с собой и испытывает зрительные обманы. Ему видятся дефилирующие перед ним мудрецы Греции и великие люди римской древности. Он почти не видит животных, но галлюцинации его часто бывают устрашающими, он яростно борется с окружающими его призраками».

Таково наблюдение. Для нас, привыкших оставлять в стороне теории и принимать во внимание одни факты в их прямом изложении, в этом случае не только нет ничего характерного для дипсомании, но напротив, он может считаться совершенно типичным для рядового алкоголизма, сходным с теми, которые мы ежедневно наблюдаем в практике.

Действительно, как все рядовые пьяницы, этот человек начинает пить сначала за обеденным столом, затем где придется; он едет в Лондон один, без жены, и здесь, в отдалении от домашнего очага, ходит по кабакам: обстоятельства делаются благоприятны для его излишеств и те, как следствие, возрастают. Позже, по возвращении в Париж, он во время осады города вступает в Национальную гвардию; как мы не раз уже говорили, люди, в том числе и непьющие, в то печальное время начинали пить вследствие недоедания, из-за супов на вине, прибегая к водке в надежде подкрепить ею силы. С учащением эксцессов, он заболевает, должен прервать свои занятия, ложится — затем, обещая больше не пить, держится в течение нескольких дней и вновь запивает, не проходя той мучительной, часто драматической фазы тоски и тревоги, которая характерна для начала каждого дипсоманического приступа. Печатник г-на Ball, когда он, находясь под впечатлением недавних алкогольных эксцессов, обещает не пить, ведет себя в этом отношении как тысячи других раскаивающихся пьяниц, которые искренне клянутся врачу и родственникам вести трезвый образ жизни — до тех пор, пока не подвернется случай выпить. Наконец, что тоже надо отметить, человек этот, как и полагается настоящему пьянице, пьет 9 месяцев без перерыва. Где же тут непреодолимое влечение к алкоголю, посещающее больного кратковременными и очерченными приступами? Где та болезненная, неотвратимая потребность в алкоголе, которая, вне зависимости от внешних обстоятельств, овладевает больным и властно влечет его пить все подряд, что попадется под руку? По миновании приступа дипсоман, как мы видели, сохраняет трезвость без всякого усилия со своей стороны; нет необходимости надзирать за ним: каковы бы ни были соблазны, он отказывается пить, даже испытывает отвращение к алкоголю — в момент приступа же из самой своей болезненной почвы черпает всю необходимую для излишеств энергию. Ему безразлично, где он, каково его положение и обстоятельства, он должен пить и точка. У обычного алкоголика, напротив, внешние обстоятельства играют самую существенную роль в истории его пьянства.

В той же работе Buckhill и Tuke имеется изложение мнения на этот счет. Hutcheson, который выделяет три формы дипсомании: острую, периодическую и хроническую. Простое ознакомление с описаниями не оставляет никаких сомнений в том, что Hutcheson ошибается и принимает за хроническую дипсоманию алкоголизм, а к острой дипсомании относит не что иное как наблюдающуюся иногда после различных болезней: кровопотери, лихорадки и т. д. — острую и преходящую потребность в алкоголе. Лишь его периодическая дипсомания обладает признаками заболевания, которое мы сейчас рассматриваем.