Клеймо оборотня - [19]

Пока он возился с лампами, дверь в камеру была открыта. И если бы Калди в этот момент попытался убежать, Бауманну или самому Брачеру не составило бы труда пристрелить его; однако цыган не предпринял попытки к бегству, даже не взглянул на открытую дверь. Он без движения сидел на пластиковой табуретке, уставившись в стену.

— Если этот парень действительно подвержен припадкам такой силы, и наши предположения верны, — объяснил Брачер Невиллу, — то для последующих исследований весьма полезным и могут оказаться видеозаписи его необычного поведения.

На это замечание ответила Луиза. Ей удалось, наконец, совладать со своим гневом и раздражением, и сейчас она заговорила с кузеном спокойным, почти грустным голосом:

— Фредерик, ты помнишь, когда мы были детьми, наши матери все время брали нас с собой в церковь?

— Конечно помню, сестренка, — ответил Брачер, добродушно улыбаясь, каждое утро по воскресеньям… Я места себе не находил от скуки.

— Так неужели ничего из того, что ты у слышал и узнал в церкви, не имеет для тебя значения? Неужели тебе ничего не дорого, ну хоть чуточку? — Она готова была разрыдаться. — Фредерик, разве ты не понимаешь, что ты поступаешь дурно, что это элементарно противоречит нормам морали?

Брачер, казалось, был удивлен и почти смущен таким откровенным — как он это охарактеризовал — проявлением инфантилизма со стороны Луизы.

— Ах, да перестань ты, Луиза!

— Разве ты не помнишь, как Христос говорил о том, что нужно любить врагов наших и что ударившему тебя по щеке подставь другую? Разве ты забыл его слова: „Возлюби ближнего как самого себя“?

Брачер наклонился к ней и, глядя прямо в глаза, сказал очень отчетливо, словно сообщая абсолютную истину:

— Не забывай, Луиза, что Иисус был евреем!

Луиза молчала. Это заявление просто ошеломило ее.

После того, как Лайл Хокинс кончил возиться с подсветкой и проверил готовность аппаратуры к съемке, делать уже ничего не оставалось, только ждать. Брачер подумал уже, не послать ли за шерри, но потом решил этого не делать. Он выкурил несколько сигарет, забавляясь тем, что пускал дым в лицо Невиллу, пока тот не закашлялся. Джимми Бауманн стоял рядом с дверью, сжимая в руках ружье, Хокинс возле штатива с видеокамерой ждал, когда Брачер даст команду снимать. Брачер находился по одну сторону штатива, а Невилл, вопреки своему желанию — по другую. Оба внимательно наблюдали за Калди. Луиза сидела на стуле возле двери, страстно желая уйти, от чего ее удерживала лишь необходимость унижаться перед кузеном, испрашивая разрешения.

Солнце зашло в пять сорок пять, и в маленьком оконце под потолком камеры показалась окутанная облаками полная луна. В шесть часов Янош Калди начал кричать.

— Начинай, — тихо сказал Брачер, и Хокинс включил камеру.

Лицо Калди исказила гримаса страдания, дрожь прошла по всему телу, словно внутри него бушевала невыносимая боль. Его крики стали непрерывными и страшными, и Луиза закрыла уши ладонями. Цыган упал на пол, скорчившись и подтянув колени к подбородку, но в следующее мгновенье с диким визгом он раскинул ноги и руки в стороны. Нечеловеческие крики сливались с хрустом костей. Зрелище было настолько ужасным, что Брачер и Невилл с открытыми ртами подались вперед, не веря своим глазам.

Калди менялся.

Сначала эта перемена в облике была едва уловимой: почти незаметное удлинение рук, сопровождающееся отвратительным звуком разламывающихся костей. Его плечи начали раздаваться, словно их накачивали воздухом, а на руках, спине и груди вздулись бугры мускулов. Черные глаза сделались желтыми и засветились, а отблеск боли и отчаяния, который прежде отражался в таком живом человеческом взгляде этих глаз, начал меркнуть, и вот уже в глубине их зародилось что-то звериное, дьявольское, пугающее. Ноги заметно укоротились, словно компенсируя избыточную длину рук, и вдруг на всей поверхности тела начала расти шерсть, как будто разом открылись все поры. Калди поднялся на колени и уставился на своих захватчиков, однако от прежнего Калди в нем почти ничего не осталось. Кровь хлынула изо рта, когда длинные клыки прорезали десны сверху и снизу; лицо начало удлиняться к низу от короткого носа с мясистыми влажными ноздрями и вскоре превратилось в заросшую косматой шерстью морду. Изо рта показался длинный собачий язык и плотоядно облизнул губы.

Калди вскрикнул еще раз, и затем, когда в его глазах потухла последняя искра разума, он принялся рычать.

Существо — ибо это уже был не Калди — стояло на задних лапах и разглядывало людей по другую сторону решетки с откровенным, смешанным с какой-то звериной ненавистью, аппетитом. На мгновенье все замерли: и Невилл, и Брачер, и“ кнуты». Позади всех Луиза прошептала: «Боже всемилостивый!..»

Эти слова как будто послужили сигналом к действию. Чудовище бросилось на решетку, потом еще раз и еще, пока решетка целиком не выломалась из стены, с грохотом обрушившись на пол.

Луиза и Невилл в ужасе закричали, Хокинс бросил камеру и отпрыгнул назад, Бауманн направил ружье прямо на оборотня и выстрелил из обоих стволов. Но он с таким же успехом мог стрелять бумажными пулями, ибо ударяясь о грудь монстра, они не причиняли ему вреда. Яростно рыча, монстр набросился на Бауманна. Острые когти, как в масло, вошли в горло «кнута» и, зацепив челюсть, с хрустом выдрали ее. Следующим ударом когтей он смахнул с плеч голову, которая, нелепо подпрыгивая, покатилась прочь.