Клеймение Красного Дракона. 1937–1939 гг. в БССР - [63]
Во время проверки колхозов БССР оказалось, что около 13 тыс. хозяйств колхозников имели не одну, как это предписывалось, а две и более коровы (причем проверяющие не делали скидку даже для многосемейных)[715]. По Жлобинскому району, например, было выявлено 717 колхозников, имевших по две коровы[716]. В числе нарушителей устава были и руководители колхозов. Так, председатель и члены правления колхоза «Эрштер Май» имели по две и более коровы[717]. Начальство использовало наемную рабочую силу на превышающих допустимые нормы наделах: председатель колхоза «Пробойный» Стерешинского сельсовета Рыжков купил хутор у единоличника Кирова Адама с посевами, посеял просо и нанимал на работу единоличницу Ступеневу, с которой, к тому же, не рассчитался, а когда она подала в суд – то проиграла дело, так как она единоличница[718].
Вопрос своего выживания колхозники не связывали с работой в колхозе. Более того, они всячески избегали работы в нем. Так, в колхозе им. Ворошилова Глусского района из 120 трудоспособных в период основных работ на работу выходило не более 40–50 колхозников. У колхозника этого же колхоза Савича Степана за 1938 г. было выработано восемь трудодней, у Клакоцкого Николая – 24, у его жены – ни одного[719]. Колхозы вынуждены были для обработки колхозной земли нанимать рабочую силу на стороне[720]. Для колхозников был введен обязательный минимум трудодней – для БССР он составил 80[721]. Летом 1938 г. был введен особый налог на коней в размере от 275 до 500 руб. – совершенно непосильная сумма для крестьян, таким образом, единоличник был лишен определяющего фактора функционирования его хозяйства[722].
В БССР проведению последнего этапа коллективизации препятствовала хуторская система землепользования. Согласно официальным данным, количество хуторов в середине 1930-х гг. составляло около 190 тыс., т. е. около четверти хозяйств. Форсированное наступление на хутора началось после мая 1939 г., когда ЦК решил, что в рамках колхозной системы хутор больше не имеет права на существование. К тому же, к хуторам и их жителям власти всегда относились недоверчиво, как к потенциальной или реальной шпионской базе. При ликвидации хутора, если единоличник сразу же подавал заявление в колхоз, ему должна была оказываться материальная и техническая помощь, иначе – перевоз хутора и отстраивание на новом месте надлежало осуществлять собственными силами и за свой счет. Естественно, крестьяне отказывались бросать обжитые усадьбы – это не только дом, но и все хозяйственные постройки и т. д., более того, на новом месте единоличнику отводился участок не более 0,2 га, включая приусадебные постройки[723], а колхознику 0,5 га, в то время как на хуторе они имели, как правило, значительно больше.
Форсированное срывание с обжитых мест и срочное перемещение в деревни на практике выглядело так:
«По району [Полоцкому] 60 % сселенных живут в сараях; из 2165 хуторских хозяйств окончательно отстроено и заселено 800. Колхозники колхоза – “Герой труда” Карпушенко Яков, Чинный Кузьма, Горбатенко Федор и др. всего 7 семей, у которых имеются грудные дети – живут в сараях. Колхозница колхоза “Авангард” – Мисунова имеет трех малолетних детей, мужа призвали в ряды РККА, а она с детьми живет в шалаше»[724]. Были зафиксированы факты и активного сопротивления, в частности, в Бешенковичском районе: «1 сентября с. г. [1939 г.] колхозники колхоза “Краснофлотец” на подводах приехали перевозить постройки единоличников Орловского Карпа, Орловского Григория и Бадрицкой Марии, последние колхозников и председателя сельсовета встретили с топорами, вилами и кольями и избили колхозниц Барашкину и Букштынову. Все три указанные семьи, не желая переезжать с хутора в отсутствие своих мужей (последние скрывались в лесу) – забирались на крыши с детьми, набрав с собою камней, топоры и др. предметы, с тем, чобы оказать сопротивление. По делу произведено следствие, материал направлен Райпрокурору для привлечения виновных к ответственности»[725]. «В доме единоличника Косеня в Ельском погранрайоне обнаружен специальный сарай с двумя стенами и одной крышей, в замаскированном между стен и можно было накоплять и укрывать 40–50 человек. Для подхода к этому хутору имелся подземный ход из леса. У одного единоличника, хутор которого был хорошо расположен с точки зрения обзора и обстрела, обнаружена в доме замаскированная амбразура для установки пулемета»[726].
Согласно официальным данным, к концу 1934 г. процент коллективизированных хозяйств по БССР составил 72,6 %, а к началу 1939 г. – более 90 %[727]. Правда, необходимо учитывать и тот факт, что процент рос и за счет сокращения общего количества крестьянских хозяйств, значительная часть из них была вообще уничтожена (раскулачивание и высылки, репрессии, самораскулачивание). Если в 1920-е гг. власти обращались к проблеме аграрной перенаселенности белорусской деревни и изыскивали способы ее решения (переселение в Сибирь, расселение на хутора), то с конца 1930-х гг. постоянной проблемой становится нехватка рабочих рук в колхозах.
