Клеймение Красного Дракона. 1937–1939 гг. в БССР - [62]

, Самулевич – на Беломорско-Балтийском комбинате ИТЛ НКВД, г. Медвежегорск[697]. Грищенко – в Самарлаге НКВД[698]; Кирпиченко – в Онеглаге[699]; Брагин – в исправительно-трудовом строительном лагере 105[700]. Мышалов должен был находиться в Сороколаге (Межвежегорск). Однако еще 28 ноября 1938 г. он умер[701]. Мышалову было 43 года, Радивиновичу – 38, Самулевичу, Орлову, Дребезову и Грищенкову – по 37 лет, Брагину – 36 лет, Кирпиченко – 30[702]. Это также примерный возраст большинства обвиняемых по всем процессам в сельском хозяйстве – 30–45 лет, все мужчины.

В сентябре 1940 г. дело было снова пересмотрено и все его участники подлежали освобождению. Однако в конце октябре жена Самулевича сообщала, что муж все еще не освобожден[703]. В начале 1941 г. Орлов писал, что о своем освобождении он узнал от родственников, а сам все еще находится в Вытегорстрое НКВД СССР[704].

В докладной ЦК КП(б)Б за 1940 г. среди уже прекращенных дел против районных руководителей назывались: Белыничское, Кормянское, Березинское, Пуховичское, Кличевское, Чаусское, Оршанское, Мозырьское дела, дело «Заготзерно» – Бирга, дела прокурорских работников – Ломако, Дыбчо, Щербо, Гискина и ряд других[705]. Далее подчеркивалось, что, однако, эта практика не изжита: за 1939 г. было привлечено к ответственности 740 чел. низового сельского актива, из них 530 – председателей колхозов, причем 50 % всех осужденных привлечены не за корыстные преступления, а за халатность. В результате судами по 12 % дел вынесены оправдательные приговоры и по 40 % дел осуждены к принудительным работам на разные сроки[706].

Заключение

К моменту проведения февральско-мартовского пленума ЦК ВКП(б)Б, во время которого Сталин заявил о необходимости «прислушиваться к голосу маленьких людей», материалы о лепельских молчальниках были ему уже известны. Именно этот сюжет он использовал для того, чтобы опять найти виноватых среди местных руководителей, которые не только не имели авторитета на местах, но и противостояли мудрой политике центра. Правда, самих лепельских молчальников от репрессий это не спасло.

Судебные процессы в сельском хозяйстве, как показательные, так и нет, претерпевали трансформацию в связи с изменяющимися политическими установками, пафос и последствия судов первой половины 1937 г. и более поздних – различны. М. Фуко писал о судах средних веков и раннего нового времени: «Государь присутствует в казни не только как власть, мстящая за нарушение закона, но и как власть, способная приостановить и закон, и мщение […] он передает судам свою власть отправлять правосудие, он не уступает ее; он сохраняет ее во всей целости и может приостановить исполнение приговора или сделать его более жестоким по собственной воле»[707]. Несомненно, автором генерального сценария был И. Сталин, какие приговоры на каком этапе выносятся, обозначал он. Сами этапы «разбора» с местными кадрами являются прекрасной иллюстрацией того, что происходило в то время в сельском хозяйстве и в стране в целом.

Если в первой половине 1937 г. власть пыталась «переутвердить» себя посредством видимости налаживания контактов с крестьянством (отдельные уступки, показательные суды), то во второй половине того же года провела самую массовую репрессивную акцию по приказу НКВД № 00447, основной жертвой которой стали крестьяне. В 1938 г. сами суды над обижающими крестьян начальниками были признаны вредительскими. Последующие постановления, касающиеся сельского хозяйства, возвращают все на круги своя.

4 декабря 1938 г. ЦК ВКП(б) и СНК СССР приняли постановление о нарушении устава сельскохозяйственной артели в колхозах БССР. Для реализации решения снова ЦК КП(б)Б посылал инструкторов и инспекторов на места для проведения необходимых мероприятий. Так, только в Речицкий район было послано 64 чел.[708] Среди основных нарушений фигурировали: превышение допустимых норм владения скотом колхозниками (наличие лошади, более одной коровы и др.), превышение площади приусадебного участка (более 0,5 га), невыработка минимума трудодней в колхозах (менее 80 трудодней в год).

Согласно уставу сельскохозяйственной артели колхознику, в отличие от единоличника, не разрешалось иметь лошадь в подсобном хозяйстве, предполагалось, что все его нужды будет удовлетворять колхоз. Если колхозник отказывался обобществить свою лошадь, его исключали из колхоза[709]. Однако оказалось, что колхозы предоставляли лошадей колхозникам нередко за плату (за поездку на базар – по 3 руб., на свадьбу – 5 руб., в церковь – 15 руб., за вспашку приусадебного участка 20 руб., а за сверх нормы и за обработку запасных фондов по 1 руб. за сотку)[710], а то и вовсе отказывали в этом. Также за плату сдавали своих коней колхозникам единоличники (до 30 руб. в день)[711]. В Наровлянском и Пуховичском районах колхозницы перевозили дрова и др., впрягаясь в воз сами. Такие факты были квалифицированы ЦК КП(б)Б так: «Нечуткое и невнимательное отношение к просьбам колхозников по существу является продолжением вредительской практики, направленной на дискредитацию колхозного строя, и желанием врагов народа вызвать недовольство со стороны колхозных масс советской властью»