Клей - [134]

– «Миллениум-Хибз», – улыбнулся Вулли.

Рэб стоял с каменным лицом. Он считал, что если позволять людям вольности, даже – а может, особенно – близким тебе людям, тебе в итоге сядут на шею.

– Не хочу вас подгонять, но я уже опаздываю. Я вам позвоню, вы приедете, я приготовлю вам ужин.

– Да нет, сынок, мы удовлетворили свое любопытство. Приходи сам к маме, она тебя накормит как следует, – сказала Сандра, и лицо ее растянулось в напряженной улыбке.

– Мы с тобой поедем, сынок, – сказал Вулли, – мы к тете Вив, нам по дороге.

Рэбу показалось, что сердце его в грудной клетке упало на целый дюйм. Вив живет на пути к стадиону, и времени вернуться и избавиться от этого кошмара просто не будет. Сверху он надел кожаную коричневую куртку и застегнулся до ворота, чтобы футболка не вылезала. На кофейном столике заметил мобильный телефон, взял, сунул в карман.

На улице, по дороге к автобусной остановке, Сандра схватила язычок молнии и дернула его книзу.

– Цвета своей команды носят с гордостью! Сейчас тепло, застегнешься ближе к ночи, если похолодает.

Через месяц тридцать, а она до сих пор пытается наряжать меня, как пупса гребаного.

Никогда он еще с таким удовольствием не расставался с родителями. Он смотрел им вслед. Мама уже приземистая, папа до сих пор худощавый. Он застегнул молнию и направился в паб. Уже на входе он засек в углу пацанов: Джонни Катар, Фил Нельсон, Барри Скот. Рэб даже не понял как, но, к своему ужасу, при входе он машинально расстегнул куртку. Джонни Катар взглянул на торс Рэба и сперва не поверил своим глазам, но потом осклабился по-крокодильи.

Рэб понял, что случилось.

– Забудь, Джонни, просто забудь.

Потом к нему подошел Гарет; и не рассекал еще по секторам чувак, более замороченный на стиле. В отличие от большинства пацанов, происхождение которых Рэб определял строчкой «вышли мы все из рабочих», Гарет ходил в самую навороченную школу – Феттес-колледж, где воспитывался Тони Блэр. Рэбу всегда нравился Гарет, нравилось, что он предпочитал выставиться, нежели уйти в тень, нравилась его принадлежность к верхушке среднего класса. Прикалывается он или говорит всерьез, понять было невозможно, он выступал арбитром в отношении одежды и манер и то веселил, то смущал пацанов из центра и с окраин задиристыми насмешками. «Разве мы не можем вести себя как настоящие эдинбургские джентльмены! Мы ж не сорняки какие-нибудь!» – вещал он на весь вагон на выездах, пародируя Малькольма Рифкинда.[53] Пацаны бывали в восторге.

И вот он взглянул на Рэба.

– В вопросах моды ты, Биррелл, все-таки несгибаемый единоличник, – начал Гарет, – как тебе удалось выковать это непоколебимое чувство стиля? Да, не для нашего Рэба тупой диктат консюмеризма…

Рэбу оставалось только слушать и обтекать.

Паб заполнялся радостными болельщиками, чей энтузиазм усиливался соразмерно выпитому. Рэб думал о Джоан, о том, что, по сути, должен быть доволен вновь обретенной свободой, но почему-то чувствует себя совсем иначе. Он спросил Гарета, скучает ли он по старым денькам, по тогдашним треволнениям. Теперь его друг был авторитетным ветеринаром со своей практикой; у него была подруга, ребенок, и они ждали второго.

– Если быть до конца честным – это лучшие годы моей жизни, то время ни с чем не сравнится. Но вернуться туда невозможно, кроме того, главное – это суметь разглядеть нечто хорошее и закончить вовремя, пока тема не скисла. Но скучаю ли я? Каждый день. И по рейвам тоже. Пиздец как скучаю.

Джоан ушла, и с тех пор, не считая одного беспонтового перепихона, Рэб обходился без секса. В свободную комнату заселился Энди, теперь вместо девушки у него был сосед. Еще он студент. Чему он учится? Тридцать лет, девчонки нету, практически нетрудоспособный. Каков же итог? Рэб завидовал Гарету. Казалось, он с самого начала знает, чего ему нужно. Учился он очень долго, но не отступал. «А почему ты решил стать ветеринаром?» – как-то спросил его Рэб, ожидая услышать лекцию о материальном и душевном благополучии животных и фашизме, который сквозит в отношении ко всем видам.

Гарет сделал непроницаемое лицо и сдержанно сказал: «Я рассматриваю это как способ возмещения ущерба. В прошлом я доставлял животным немало страданий». И, улыбнувшись, добавил: «Особенно на выездах в Паркхед и Иброкс».

Они допили и пошли на стадион. На месте снесенных ржавых секторов строили новые трибуны. Он помнил, как его отец брал их сюда с Лексо, Билли и Голли. Как они считали себя навороченными, потому что стояли на трибуне! Трущобы из старой фанеры и гофрированного железа! Смех. Взрослые дядьки выстукивали ногами ду-ду, ду-ду-ду, ду-ду-ду-ду… «Хибби-и!» Рэб подумал, что это имело отношение скорее к кровообращению в затекших ногах, нежели к происходящему на поле.

Теперь это фестивальный стадион, ну или три отремонтированные стороны. Олд-скульные болельщики все еще кучковались в спартанском укрытии старых секторов на восточной стороне поля, ожидая, пока строители и бульдозеры не истребят их как вид или же переведут из ранга футбольных фанатов в разряд потребителей спортивных услуг.

Рэб повернулся к Джонни и увидел, как тот отхаркнул и сплюнул на бетон, где раньше был деревянный настил восточных трибун. Пройдет немного времени – и за такое поведение Джонни выведут со стадиона с полицейским эскортом. Радуйся, пока можно.