Клетка для сверчка - [6]

— Альбина была небезгрешна, как все мы, но ее мнение для меня всегда много значило, — закончил Штромм. — Поэтому, когда мне понадобились услуги посредника, я вспомнил о вас.

— Альбина была моим лучшим другом, — проговорила Александра. — Мне было тяжело ее потерять.

— Я рад, что вы умеете дружить, — Штромм повернулся и взглянул на дом, белевший в конце аллеи. — В наше время это редкое качество, а Ольге очень нужны друзья.

И направился к дому, больше не делая попытки взять Александру под руку, за что она была ему благодарна. Хотя этот человек, внушавший ей больше опасений, чем доверия, и сослался на знакомство с Альбиной, художница не могла отделаться от тягостного ощущения. «У него жесткий взгляд, фальшивая улыбка… И все эти разговоры об опекаемых сиротах…» Александра понимала, что, возможно, несправедлива к человеку, сразу вызвавшему у нее безотчетную неприязнь, но ничего не могла с собой сделать. Эдгар Штромм не нравился ей, несмотря на то что спас ее от безденежья в самый критический момент.

* * *

Их ждали — по мере приближения к дому, белевшему в глубине темного, еще безлистного сада, Александра все яснее различала кого-то за калиткой. Фонарь освещал фигуру сзади, рисуя золотой контур вокруг головы, покатых плеч, обводя руку, лежавшую на перекладине калитки. В сумерках послышался низкий, теплый женский голос:

— Как вы поздно, дядя! Вам же в аэропорт!

— Успею, все успею, такси ждет за воротами! — Штромм быстро подошел к калитке и распахнул ее, жестом подзывая Александру: — Ну, дамы, знакомьтесь!

Он представил Александру хозяйке дома, и Ольга, судорожно кивнув, протянула руку:

— Я вас ждала!

Рука, которую пожала Александра, оказалась холодной, влажной, странно вялой, словно лишенной костей. Художница произнесла, стараясь попасть в приветливый тон Штромма:

— Очень рада! Надеюсь, смогу быть полезной.

— В дом, в дом! — Штромм торопил Ольгу, слегка хлопая ее по плечу, так что сползла вязаная шаль, в которую куталась молодая женщина. — И немедленно кофе! У нас не больше получаса, потом прыгаю в такси и улетаю!

Ольга направилась к крыльцу. Штромм, не глядя, привычным жестом запер изнутри калитку, вслепую найдя нужный ключ на связке.

— Не смущайтесь, — бросил он Александре, которая стояла рядом, не решаясь последовать за хозяйкой. — Она хорошая девочка, вы должны поладить!

…Художница опустилась в глубокое кресло, накрытое пледом, другим пледом хлопотавшая вокруг Ольга тут же накрыла колени Александры. Та, чувствуя неловкость, поблагодарила:

— Спасибо, не беспокойтесь, пожалуйста, здесь очень тепло!

— Нет-нет! — возразила Ольга. — Вы просто с улицы и еще не чувствуете, здесь вечерами сыро, а я поздно затопила. Отдыхайте!

Александра огляделась. В углу большой комнаты топилась высокая голландская печь, облицованная бледно-голубыми изразцами. Александра моментально оценила их — недавно ей случилось продавать старинные плитки, снятые с печей из снесенных домов. Такие плитки и старое литье ценились на рынке, любители с удовольствием платили хорошие деньги, чтобы облицевать ими свои новые печи и камины. Изразцы на здешней печи также были старые, явно русского происхождения, кустарно расписанные. «Конец девятнадцатого века или начало двадцатого, — определила про себя Александра. — А сам дом явно конца девяностых… Тогда такой декор был не в ходу, все строились «побогаче». Исхаков явно разбирался не только в янтаре и пластиках!» Вокруг черной чугунной дверцы изразцы растрескались и были подмазаны глиной. В щелях мелькал золотой огонь.

Стены большой полутемной гостиной были почти полностью скрыты под книжными полками и картинами, развешанными вплотную друг к другу, так что свободного места уже не оставалось. Картины, как навскидку определила Александра, ничего значительного не представляли. Это были обычные трофеи с европейских блошиных рынков и из антикварных магазинов. Зачастую рамка стоила дороже самого холста. Вдоль задней стены тянулась деревянная лестница, ведущая на второй этаж. Наверху горел свет — верхние ступени были ярко освещены и казались облитыми желтым маслом.

Штромм расположился в кресле напротив Александры, возле самой печки. Вытянув ноги, прикрыв колени пледом, он помешивал ложечкой кофе, поданный Ольгой. Сама хозяйка не садилась — она хлопотала вокруг маленького круглого стола, покрытого желтой вязаной скатертью, расставляла на нем вазочки с печеньем, конфетами, пугливо звенела приборами и чашками, то и дело озабоченно приподнимала крышку пузатого кофейника и заглядывала вовнутрь, словно надеясь получить дельный совет. Над столом свисала лампа в фарфоровом белом абажуре, покрытом цветочной росписью. Мягкий свет лился на скатерть, на руки и лицо Ольги. Теперь Александра могла рассмотреть хозяйку дома.

Невысокого роста, чуть полноватая, миловидная, Ольга казалась младше своих лет. Штромм говорил, что его подопечная осталась подростком, и в самом деле — та походила на очень юную девушку. Иллюзию создавало выражение ее лица. Ольга смотрела по-детски открыто и в то же время робко, словно заранее извиняясь за глупость, которую может произнести. В ее улыбке, не размыкавшей припухших губ, было нечто виноватое. Глаза, большие, черные, миндалевидные, придавали ее лицу нежное, покорное выражение. Черные волосы свободно падали на плечи, обтянутые шалью, на смуглой округлой шее розовело коралловое ожерелье. Во всем ее облике было нечто домашнее, уютное, выпадавшее из времени. «Девушка из рассказа Чехова, — Александра улыбалась ей в ответ, ловя приветливый взгляд. — Удивительно, время совсем не властно над некоторыми типажами…»