Клетка для сверчка - [26]

— Я возьму жюльен и пирожки, — детским голосом произнесла сидевшая напротив Ольга. — Мы с папой всегда ели тут пирожки и с собой брали.

— Я тоже, — очнулась Александра и передала меню ожидавшей рядом официантке. — Больше ничего не надо. Скажите, вы слышали, что говорила Марина Алешина в конце, когда устроила скандал?

— Она много чего наговорила, — Ольга пожала плечами. То ли она в самом деле была вполне спокойна, то ли разыгрывала спокойствие. Александра должна была признать, что эта молодая женщина для нее — загадка.

— Алешина сказала, что ваш отец был ее учителем и она хорошо знала его в юности. И вы говорили, что лицо Алешиной вам очень знакомо. Должно быть, вы виделись, но очень давно…

Ольга сдвинула брови, глядя на стоянку за окном, словно пересчитывая немногочисленные машины.

— Если ей было лет двадцать, — сказала она, — то мне около двенадцати. Это, если мы виделись прямо перед тем, как все случилось…

Ольга замолчала. Александра настойчиво повторила:

— Вы виделись, думаю, именно в те годы. У вашего отца были ученики, студенты? Он преподавал?

— Отец никогда не преподавал, — покачала головой Ольга. — Он возглавлял лабораторию, писал труды по органической химии, но лекций не читал, учеников у него не было. Тут Алешина что-то выдумала. Общую и органическую химию читал в МГУ и в Институте тонкой химической технологии Федотов. Друг отца, наш сосед, который…

— Да, я поняла, — нетерпеливо и не слишком тактично перебила Александра. — Но Алешина утверждает, что однажды держала четки в руках, рассматривала их под лупой. Значит, она бывала у вас в доме?

— У нас никогда не бывало гостей. — Ольга следила взглядом за собакой, неторопливо пересекавшей стоянку. Большой беспородный пес, откормленный и невозмутимый, явно жил при ресторане. — Никогда. Отцу мешал любой шум, если в дом кто-то приходил, он потом долго не мог настроиться на рабочий лад. А мама очень любила общество, путешествия, не могла жить без шума и движения. Она постоянно возмущалась, что у нас дома скучно, как в тюрьме… И уезжала все чаще, одна. Пока не уехала совсем…

Собака уселась посреди стоянки, огляделась и внезапно залаяла, задрав голову к небу — вероятно, от скуки. Официантка принесла жюльен и пирожки. Александра развернула салфетку и положила ее на колени.

— Да, я вам надоедаю своими глупыми воспоминаниями, — встрепенулась Ольга. — Чем меньше думаешь о прошлом, тем лучше. Давайте есть.

Через час, когда обед был окончен и они заказали кофе, было принято решение. Ольга согласилась продавать коллекцию по частям, при посредничестве Александры.

— Мне, в сущности, все равно, как вещи будут проданы, главное — получить деньги. — У нее был вид человека, который разуверился во всем. — Срочно, срочно нужны деньги. Остальное неважно.

— За срочность я не ручаюсь, но постепенно мы все продадим за хорошую цену, — кивнула художница. — Даже учитывая то, что придется платить какой-то процент посреднице. Впрочем, эти расходы обычно несет покупатель…

Ольга отмахнулась, словно отгоняя ненужную информацию:

— Знаю, слышала. Я так рассчитывала, что никогда больше не увижу все эти коробки из папиного кабинета! Трубки, браслеты, побрякушки… Эти проклятые четки со сверчками!

Последние слова вырвались у нее с надрывом, голос слегка дрогнул. Судорожно вздохнув, Ольга накренила опустевшую чашечку из-под кофе, рассматривая рисунок кофейной гущи.

— Знаете, что говорил о своей коллекции отец? — спросила она. — Он брал иногда какую-то вещь, рассказывал, как приобрел ее, где, при каких обстоятельствах, какое у этого экземпляра, предположительно, прошлое… И всегда добавлял: «Даже если начало истории известно, то нельзя угадать, какой будет конец!» А почти у всех вещей темное прошлое… Есть вещи, за которыми тянется кровавый след.

Ольга со звоном резко опустила чашку на блюдце, заставив Александру вздрогнуть.

— Как я надеялась, что мы все распродадим сегодня! Ведь невозможно жить прошлым. Жизнь идет и не идет. Ничего не меняется, меняешься только ты сама, становишься старше… Я ненавижу свои дни рождения. Каждый раз я понимаю, что год прошел впустую, я ничего не добилась, не сделала, опять осталась одна, и наверное, это навсегда… И постарела на год. Ведь в моем возрасте уже стареют, а не взрослеют.

Ольга провела ладонью по лбу, подняла на Александру измученный, затуманенный взгляд. Художница молчала, смущенная этим приступом откровенности.

— Я так надеялась, что купят четки со сверчками! — продолжала Ольга. — Всех проблем это не решило бы, но кое-какие долги я могла бы оплатить. Ведь это был гвоздь аукциона! А дядя просил не выставлять их, он будто чувствовал, что кто-то устроит скандал. Так все и вышло. Теперь все будут повторять слова этой Марины Алешиной, сомневаться, что четки подлинные. А они настоящие! Их история мне как раз известна.

— Расскажите, пожалуйста! — Александра подняла руку, привлекая внимание скучавшей в углу официантки. — Меня это очень интересует.

Им принесли еще кофе, и Ольга, откинувшись на спинку диванчика, не сводя взгляда со стоянки, где не происходило ничего интересного, начала говорить.