Клер - [39]

Я нервно стиснул ручку двери и бесшумно закрыл ее за собой; мне почудилось, что любовь вот-вот улетучится в образовавшуюся трещину. Но стоило мне сесть в машину и тронуться, как я уже обо всем позабыл.

Я стал обдумывать свой маршрут. Покончив с покупками, я наметил зайти на Крымскую улицу к Изамберу и дать ему немного денег. Как я и предполагал, с Борнео он вернулся нищим и вдобавок больным.

Не доезжая писчебумажного магазина, я остановил машину возле цветочной лавки, изукрашенной, как капелла. Мне хотелось пройтись пешком, поглазеть на витрины, но я был связан автомобилем. Разумнее было бы ездить в Париж по железной дороге: доезжаешь до города со всеми удобствами, а по прибытии обретаешь полную свободу. Эпоха технического прогресса не оставляет нам выбора, мы цепляемся за всевозможные новшества, и никому уж не придет в голову воспользоваться таким старомодным средством передвижения, как поезд. Роскошь цветочной витрины меня слегка покоробила, а вот удержаться от покупки роз я не смог.

В писчебумажной лавке я почувствовал себя неловко с огромным букетом в руках, и тогда мне пришло на ум подарить их Адели. Про Изамбера я и думать забыл.

Я давно уже не навещал Адель, ей было в чем меня упрекнуть. Стоит взглянуть на себя глазами другого, как тебе отроются многие твои недостатки.

Войдя, я положил розы на стол. Адель приняла меня, как обычно, она словно и не заметила моего долгого отсутствия. Сидя подле нее в низком, обитом гобеленом кресле, где я, бывало, проводил долгие часы, я вдруг мгновенным укором ощутил произошедшую во мне перемену. Я совсем иначе смотрел на Адель, и мне было совестно за свои привилегии перед ней. Но ведь и раньше я не был несчастным.

Я со вздохом поведал ей, что приехал в Париж за перьями, потому как в Фонтенбло никогда не найдешь того, что нужно, посетовал на то, что Фернан меня совсем забыл, а сам я превратился в одинокого сельского жителя.

Щадя ее, я старался казаться как можно более разочарованным, однако в этом не было нужды. Адель ничуть не изменилась. Свою безрадостную жизнь она заполняла глубокими тайными думами, среди которых не было места зависти. Я смотрел как она, прикованная к дивану, ставит цветы в вазу, подает мне чай, поправляет подушку, своими скованными движениями оживляя вокруг себя ограниченный доступный ей мир, которому она умела радоваться. Она с нежностью говорила о муже. По моим представлениям, главное ее несчастье заключалось в неудачном союзе с заурядным человеком, которого она не могла любить. Теперь же я, напротив, восхищался их несообразным на первый взгляд браком; ведь это значит, думал я, что существует на свете поистине чудесная любовь, бескорыстная, утонченная, которую из ничего творим мы сами. Мы говорили о ней, предавались воспоминаниям; сам я больше слушал и молчал, поскольку угадывал в ее словах некий утраченный для меня смысл. И только когда вошел Фернан, я спохватился, что уже поздно. На пути домой меня застигла ночь.

Я мчался сквозь ветер, и вид знакомых перекрестков, хижин, деревьев, столбов, вспыхивающих в свете моих фар, возрождал во мне былые чувства, с которыми я некогда спешил в Шармон все к той же женщине. На повороте при въезде в поселок сбавляю скорость, и вдруг неожиданно для себя торможу: дело в том, что на обочине я увидел Клер. Что увело ее так далеко от дома в столь поздний час? Я выхожу из автомобиля.

— Что случилось?.. Что ты здесь делаешь?

Я шагаю к тому месту, только что ярко освещенному фарами, а теперь погруженному во тьму, где неподвижно, и словно не узнавая меня, стоит Клер.

— Что с тобой? Ты встречаешь меня? Или от чего-то бежишь?

Беру ее за руку, веду к машине, а она все не отвечает, ошеломленная, окованная необъяснимым паническим страхом.

— Уже поздно… Я испугалась… — произносит она наконец тихим отсутствующим голосом, словно бы и не радуясь встрече.

— Испугалась чего? — спрашиваю я, захлопывая дверцу.

— Не знаю… Мне стало страшно.

— Страшно… Не так уж и поздно. Я заехал к Адели. Дождался Фернана. Поговорил с ним всего минуту. Сейчас половина девятого… Не с чего, право, терять голову и выбегать на дорогу…

Я оставляю машину возле гаража, и мы идем к дому по окаймленной черными стенами кустов невидимой аллее.

— Мне в самом деле непонятен твой испуг… Я никогда не езжу в Париж один, но уж если такое случилось, отчего не позволить мне задержаться. Сегодня я ждал Фернана, он вернулся только в семь. В другой раз будет что-нибудь еще… Мало ли что может произойти… любая нелепость…

Я подробно описываю ей все, что делал в Париже, надеясь обстоятельностью рассказа рассеять ее волнение. Она не слушает; холодная, усталая, она сейчас где-то далеко от меня.

— Ты как будто не рада меня видеть!

После ужина в гостиной она подсаживается ко мне, дотрагивается до меня рукой, словно бы только теперь осознавая реальность моего присутствия.

— Я не могу это объяснить, — говорит она, прижимаясь ко мне. — Ты ни в чем не виноват, просто задержался, твои доводы логичны, а мое отчаяние беспричинно. Я так волновалась, что даже встреча с тобой не успокоила меня. Невозможно сразу осознать, что разлученный с тобой человек вернулся, что ты можешь его видеть… Мне и сейчас кажется, что ты вернулся только на время и исчезнешь снова… Я весь день ощущала твое отсутствие… Как будто я потеряла часть самой себя… Я была у Низии, старалась с пользой употребить время, чтобы оно побыстрей прошло… Я наметила себе час, когда ты должен был вернуться, не помню точно, какой, засветло еще, и только тогда начала жить… Но радостное возбуждение очень скоро угасло… Матильда увещевала меня… А я ничего не слушала, мне все что-то мерещилось, крик застыл в горле… Мне захотелось бежать из этого чужого для меня дома, от всех этих нелепых, ненужных предметов. Мне виделось, что ты попал в катастрофу, и тебе некому помочь… и жизнь без тебя…