Клеопатра - [55]

В «Клеопатре» Жоделя призрак Антония является к ней и призывает последовать за ним в загробный мир, но не потому, что он нуждается в её обществе, нет. Сам он предан одной только Октавии — «наилучшей из женщин», вызывающей его восхищение. Клеопатра же обязана последовать за ним просто потому, что это её долг — «быть спутником моего горя и моих терзаний». Во множестве других «Клеопатр» мы также найдём подобные сентенции. Так, у Чосера Клеопатра решает разделить любую участь, выпавшую на долю Антония, — «хорошее или ужасное, смерть или жизнь», — поскольку так ей велит «долг жены». Те авторы, что воспевают добродетельность Клеопатры, вопреки фактам, приписывают ей замужний статус. Клеопатра у Джеральди Цинтио утверждает, что «с тех пор как я стала его женой, я не могу считаться честной и праведной, если не буду разделять с ним всё счастье и горе, всё хорошее и плохое». Героиня Сэмюэля Дэниела извиняется, что не покончила с собой сразу («Моя кровь должна была бы обагрить пурпурными цветами твою могилу»), и обещает немедленно это сделать, как только достанет оружие. В пьесе Гарнье Клеопатра клянётся, что последует за Антонием куда угодно, живым или мёртвым, в ад или в рай. И если она нарушит обещание, тогда её можно будет упрекнуть в «неверности, непостоянстве, порочности и жестокости».

Стиль поведения верной жены во всех этих произведениях в точности совпадает с поведением вдов «сати». Радикальная феминистка Мэри Дэлай называет обряд «сати» последним подтверждением осуществления брака (консумацией) и подчёркивает, что преданность вдов в нём «охраняется» ритуальным убийством. Как и св. Иерониму, ей понятно, что суть проблемы заключается в сексуальной верности. И то же самое ясно и понятно добродетельным «Клеопатрам». Героиня Гарнье объясняет, почему она должна покончить с собой. Если она так не поступит, то «пережившие нас решат, что я любила его лишь ради власти и положения. И что в трудный час бросила его на произвол судьбы».

В «Трагедии Клеопатры» Сэмюэля Дэниела Клеопатра заявляет, что раз Антоний умер, то мир решит, что у неё есть другой мужчина.

Никакого нет иного средства,

Только кровь заверит мою честь.

Затем, когда посланный возвращается с известием о её смерти, он так описывает событие:

Укус змеи опасный и смертельный

Её любви заверил чистоту.

И, подтвердив так честь свою,

Она прославится в веках у всех народов.

Столь сильно женское непостоянство, что проживи она ещё сколько-то на свете — и ей никогда не очиститься от подозрений в адюльтере. Не в том, что она предала своего союзника Антония, а в том, что изменила возлюбленному.

Волнения по поводу брачной верности, которые ничем иным, кроме «сати» или их западного эквивалента, успокоены быть не могут, — это волнения собственника-мужчины по поводу принадлежащей ему собственности-жены. Как доходчиво разъясняет чосеровский священник, адюльтер — это воровство. «Конечно, это самый мерзкий вид кражи, когда женщина, отнимая своё тело от мужа, предоставляет его своему любовнику». Поэтому как хозяин запирает дом, уезжая в долгое путешествие, так и жёны Средневековья должны были быть заперты и поднадзорны. И так же, как умирающий в завещании предусматривал, чтобы наследники выполнили его волю: например, не продавали собственность чужестранцам или не рубили некоторых ценных деревьев и т. п., — точно так же и умирающий муж желал удостовериться в том, что его собственность — жена не попадёт в другие руки. В XVIII веке в трагедии кардинала Дельфино Клеопатра уже почти соглашается на любовные ухаживания Августа (Октавия), когда вдруг появляется призрак умершего Антония. И поскольку он всё ещё «любит» Клеопатру, он горячо желает ей смерти, а не счастья в жизни с другим человеком. И он заимствует двух змей у Медузы-горгоны и насылает их на Клеопатру в виде аспидов, чтобы вернуть «свою женщину», лишив её жизни.

Неуверенность мужского партнёра-собственника обострялась тем, что в средневековой Европе бытовало убеждение о принципиальном женском непостоянстве. Клеопатра упоминается в лирике XIV—XVI веков как пример добродетели, потому, как пишет поэт XV столетия, она после смерти Антония «не медлила, а тотчас же, раздевшись, спустилась в ущелье змей и встретила там смерть».

Всё это одна и та же песня о женской верности. Среди этих стихов есть только одно исключение из общего правила описания добродетельной Клеопатры. Тяжеловесная ироническая баллада Джона Лидгейта заканчивается предположением о том, что «хотя всем женщинам история эта покажется достаточным доказательством верности Клеопатры», но у автора всё же остаются сомнения на этот счёт.

Жорж Тубервиль жалуется на то, как извратились нравы современных ему женщин, которые льют крокодиловы слёзы или завлекают как русалки, не то что «достойные матроны» в древности — к коим он причисляет и Клеопатру. Леогард Гибсон порицает женщин своего времени также за упадок нравов, за склонность к лёгким любовным развлечениям и призывает их оставить лёгкие интрижки, поберечь своё доброе имя и дождаться истинной любви, которая одна способна принести славу. Далее он признается, что не слишком надеется на то, чтобы кто-либо последовал его призыву, поскольку