Клеопатра - [68]

Клеопатра вздохнула с облегчением. Однако и на сей раз передышка оказалась недолгой: корабли, спешившие на выручку Цезарю, проскочили мимо Фаросского маяка[50]; императору пришлось выйти в море и привести их в порт.

На глазах царицы разыгралось морское сражение, долгое и беспощадное. Началось все с того, что галеры Ганимеда атаковали суда ее возлюбленного, чтобы помешать их маневру. Цезарю удалось ускользнуть от некоторых, а другие потопить, после чего он блокировал выход из второго порта. Но удерживать эту позицию долго он не мог, и Ганимед, который был столь же упорен, сколь хитер, не собирался складывать оружие — несколько дней спустя он прорвал блокаду Цезаря.

Император не признал себя побежденным, но ответил таким сокрушительным и молниеносным ударом, что противник вновь обратился в бегство и нашел укрытие на Фаросе, где мог рассчитывать на безоговорочную поддержку многочисленных жителей острова. Узнав об этом — очевидно, на следующее утро, — Цезарь сразу же перебросил туда своих солдат.

Эффект неожиданности принес ему полный успех; он приказал перебить местных жителей, сжег и разрушил до основания все дома, потом попытался завладеть дамбой, связывавшей остров с берегом. Это ему удалось без большого труда; но когда он начал укреплять свои позиции, строя оборонительные рубежи, Ганимед со свежими резервами напал на его солдат. Для римлян — в том числе и Цезаря — не оставалось иного выхода, как броситься в воду и вплавь добираться до своих кораблей.

Во второй раз с начала войны все александрийцы поднялись на крыши, чтобы наблюдать эту сцену. Они толкали друг друга, ибо каждый хотел видеть, что происходит; в обоих лагерях люди воздевали руки к небу, моля богов о помощи, сжимали в горсти амулеты, давали удивительные обеты — в то время как Цезарь, уже теряя дыхание, плыл под градом метательных копий, стрел и свинцовых ядер.

Пурпурный плащ[51] сковывал его движения, и он вскоре от него избавился; потом поплыл под водой, чтобы враги не поразили его в спину. Все уже думали, что император утонул, но он вновь появился на поверхности. Красную материю сносило течением в сторону неприятеля, который, не сумев захватить императора, был в восторге от того, что овладел хотя бы этим трофеем. Цезарь еще много раз нырял под воду, а потом, когда египетские стрелы уже не могли его достать, вновь открыто бросил вызов течению и, после долгой борьбы с волнами, в конце концов ступил на твердую землю.

Когда он встретился с Клеопатрой и любовники, обменявшись первыми словами, посмотрели в сторону моря, они увидели, что плащ Цезаря развевается на мачте вражеского судна: Ганимед приказал поднять его туда как трофей. Красная материя, бившаяся на ветру, уже сама по себе символизировала ту участь, которую евнух для них готовил: он хотел, чтобы они захлебнулись в пучине стыда и в собственной крови.

* * *

Наступила зима с ее резкими ветрами и бегущими по небу тучами; на улицах Александрии похолодало, стало зябко и пасмурно; свинцовая муть притушила блеск мраморных плит, заволокла и будущее, и линию горизонта. Было совершенно очевидно: враг выиграл битву при Фаросе. Ганимед все еще удерживал в своих руках дамбу, соединявшую остров с континентом, а значит, он контролировал и мост, то есть его корабли могли свободно проходить из порта Доброго возвращения в Большой порт, внезапно появляться в виду города и дворца.

Да, конечно, Цезарь спас свою жизнь, но при этом потерял восемь сотен легионеров. На вражеских верфях спускали на воду один корабль за другим, а моряки Александрии продолжали преследовать галеры Цезаря и суда, пришедшие к нему в качестве подкрепления. Император же, со своей стороны, не имел никаких известий о сухопутных войсках, которые три месяца назад попросил у одного из своих азиатских союзников, Митридата Пергамского, в свое время поклявшегося ему в вечной верности. Не приходил ответ и от первосвященника Иерусалимского храма, которому Цезарь, через своих эмиссаров, попытался объяснить: совсем недавно у них обоих был общий враг, Помпей; и теперь первосвященник поступит весьма дальновидно, если окажет помощь ему, Цезарю, — тем более что (как объяснила римлянину Клеопатра) две пятых населения Александрии составляют иудеи. Уже сам факт вмешательства Иудеи в конфликт мог бы радикально изменить ситуацию: в этом случае евреи столицы не только перешли бы в лагерь Цезаря, но не оставили бы ни одного квартала в руках греков, которые в прошлом так часто их унижали.

Однако, как доносили шпионы Цезаря, на дороге через пустыню не наблюдалось никакого движения. В болотах Дельты они не встречали ни одного военного отряда, пусть даже авангардного, ни одного разведывательного патруля. Дни любовников, как безмятежно полагал Ганимед, были уже сочтены.

* * *

И вот в этот самый безнадежный период войны Цезарь и Клеопатра решили сыграть еще одну партию. Спровоцировать судьбу, бросить ей вызов. Причем самым рискованным способом: выпустив из рук свой последний козырь — малолетнего царя, который все еще находился в качестве заложника во дворце.

Подходящий случай вскоре представился: египетские офицеры, интриговавшие против Ганимеда, потребовали у римского полководца и царицы освобождения подростка, который, как думали заговорщики, мог оттеснить ненавистного им евнуха. Они клялись, что, как только царь окажется в городе, он возглавит армию и убедит своих солдат прекратить враждебные действия против римлян; тогда абсурдная осада сразу же закончится, честь обоих лагерей будет спасена, а Александрия и Рим смогут, наконец, примириться.