Клеопатра - [2]

— Она упрямый ребенок, — зашептала нянька. — Слышали бы вы, как она визжит, если что ей не по нраву. Настоящая язва. Девочке уже три года, а она не может и двух слов связать по-гречески.

Наверное, они думают, что она и слышать не умеет. Клеопатра заскрежетала зубами, как всегда, когда сердилась.

— Для своего возраста она слишком мала. Видимо, учение ей нелегко дается, — заметил лекарь.

Восьмилетняя Береника засмеялась, покосилась на Клеопатру и наткнулась на ответный взгляд.

— Если она рядом, жди беды. Я должен обсудить это с царем.

На последнее замечание лекаря отец Клеопатры ничего не ответил. Царь был толстый, мрачный человек, который мучительно переживал непонятную болезнь любимой жены.

— Дитя испытывает силу своей царской воли, — сказал он, глядя перед собой прозрачными, чуть выпученными глазами. — Пусть останется. Она — мое маленькое счастье.

Клеопатра одарила Беренику победным взглядом, отчего та немедленно пнула ее крепкой, бронзовой от загара ногой. Теа притянула Беренику к себе и дернула за длинную гриву медно-рыжих волос, усмиряя сестру. Лекарь пожал плечами. Отец Клеопатры, царь Птолемей XII Авлет, успел прогнать уже пятерых врачевателей. Остальных он просто обругал за то, что они не в силах исцелить его супругу. Если присутствие Клеопатры его радует, что ж, это к лучшему. Значит, сегодня никого не будут пороть, снимать с должности или бранить на чем свет стоит. Царь славился своим буйным и непостоянным нравом. Окружающие величали своего повелителя либо Авлетом-Флейтистом, либо Нотосом-Ублюдком, в зависимости от настроения и силы своих верноподданнических чувств. Естественно, сам царь предпочитал, чтобы его называли Авлетом, и даже официально принял это прозвище. Его настроение менялось каждую минуту, равно как и отношение к царю слуг и придворных. Но все знали: Авлет и вправду боготворит свою сестру и супругу. Говорили, что впервые за двести лет царская чета заключила брак по любви. И недуг царицы лишь усугубил непостоянный нрав правителя.

Жрец, который молился у постели царицы, поднял бритую голову, заметил слепого знахаря и живым щитом встал на его пути, пытаясь остановить это невероятное существо.

— Расступитесь, болваны! — воскликнул царь, расталкивая сгрудившихся у кровати служителей божества. — Этот человек выполнит за вас вашу работу.

— Но, мой повелитель, — возмутился жрец, — кто знает, какую нечисть может пробудить колдун?

— Вытряхните этого идиота из жреческих одежд и отправьте в каменоломни, — спокойно, даже весело приказал царь одному из своих телохранителей.

Жрец рухнул на колени, ткнулся лицом в пол и забормотал извинения в холодные и безответные каменные плиты. Авлет с довольным видом понаблюдал за тем, какого страху нагнала на жреца его угроза, после чего подмигнул Клеопатре. Сияющий взгляд ребенка был ему ответом.

Клеопатре хотелось, чтобы слепой целитель поскорее начал колдовать. Она не могла дождаться, когда царица снова встанет с постели, накрасит лицо и наденет блистающие одежды. А потом займет свое место рядом с царем в Главном зале дворца, куда иногда допускали и трех царевен. Дети наблюдали, как их родители принимали гостей из самых дальних уголков мира. Хотя Клеопатра видела мать только на таких приемах, девочку всегда чаровала ее неземная красота. И песни, которые она исполняла, аккомпанируя себе на лире. Прелестная и изящная, Трифена казалась дочери не человеком из плоти и крови, как она сама или ее сестры, а музой, спустившейся с небес, чтобы одарить окружающих счастьем.

Знахарь достал из сумы маленькие статуэтки обнаженных богов. Одна была без головы, вторая — с ужасными глазами и соколиным клювом вместо носа, третья — с кривым фаллосом. Клеопатра напряженно прислушивалась к таинственному шепоту колдуна. Из волшебной сумы появился пучок трав, каких-то сорняков, листьев и корешков — поди разберись, что там намешано. После чего целитель попросил слуг поджечь все это от одной из масляных ламп.

— Митра, Баал-Хадад и Асират, вы возвращаете и исцеляете, — начал перечислять колдун страшных западных богов, подняв факел над головой.

«Митра! Митра!» — в беззвучной мольбе вторила Клеопатра целителю, который принялся выплясывать вокруг ложа царицы, размахивая дымящимся пучком трав.

— Мать Астарта, — заклинал слепой знахарь, — ты создаешь и разрушаешь! Кибела, богиня всего, что было, есть и будет!

Внезапно он резко согнулся, словно от сильной боли, утробно зарычал и принялся колотить воздух, сражаясь с незримыми врагами — болезнями царицы. Клеопатре показалось, что эта пляска продолжалась довольно долго. Наконец колдун воздел руки над головой и бросился к постели, на которой лежала сгорающая от лихорадки правительница. Девочке так хотелось, чтобы мать открыла глаза, но прекрасное даже в горячечном поту лицо Трифены не дрогнуло.

Когда слуги увели слепца, царь только покачал головой. Потом приказал принести свою флейту и начал играть, внося последнюю лепту в общий хор молитв за выздоровление его супруги. Клеопатре захотелось прижаться к отцу, поэтому она неуклюже поползла по полу, поймав на пути большого зеленого сверчка. Царь перестал играть, и Клеопатра понадеялась, что теперь он возьмет ее на колени. А потом поняла: отец остановился, ожидая, что следом зазвучит лира жены. Они часто играли вместе, он — на флейте, а она — на лире, и посвящали этому досугу целые вечера. Но Трифена осталась недвижима, и царь продолжил свою партию.