Клавдий. Нежданный император - [96]

Их называли Latini Iuniani — «колонисты Юния»: по Юниеву закону они получали гражданские права, как у жителей римских колоний, но не как у римских граждан, а римское гражданство предоставлялось им при выполнении определенных условий. Закон не позволял им ни завещать свое имущество, ни оставлять его для распределения без завещания — оно переходило к хозяину, отсюда формулировка: «Колонист Юния живет свободным, но умирает рабом». Кстати, хозяин получал имущество такого человека не по наследственному праву (jure successions), а по праву на пособие (jure peculii), словно имущество покойного состояло только из выходного пособия, выданного ему хозяином, который оставался владельцем этого имущества. Последнее уточнение: всё в тех же демографических целях Юниев закон не применялся к родителям троих детей.

Таково было положение с наследованием имущества вольноотпущенников к моменту прихода к власти Клавдия. Он лишь уточнил права хозяев на имущество вольноотпущенников. Ларгианский сенатусконсульт (названный так, вероятно, по имени Цецины Ларга, бывшего консулом в 42 году) пересматривал очередность наследников, имевших право на имущество колонистов Юния. До сих пор хозяин мог передать его кому угодно по завещанию. Отныне его дети становились наследниками первой очереди, что бы ни значилось в завещании. Другой сенатусконсульт — Осторианский (вероятно, по имени Остория Скапулы) — позволил хозяину выбирать одного или нескольких из своих детей, которые получат имущество его вольноотпущенников. Этот закон применялся ко всем liberty, гражданам, колонистам Юния или дедитициям (самой низшей категории вольноотпущенников). Намерения законодателя ясно видны, хотя и не выражены в дошедших до нас документах: упрочить права близких родственников хозяина на имущество покойного вольноотпущенника, потому что источником благосостояния бывших рабов была семья их владельца.

Наконец, Клавдий принял меры против неблагодарных вольноотпущенников, снова обращая их в рабство. Светоний, сообщающий нам эту информацию, тем и ограничивается, но похоже, что тяжб между хозяевами и liberti становилось всё больше. Дион Кассий рассказывает, что однажды Клавдий был шокирован тем, как один вольноотпущенник не только вызвал своего хозяина на суд народных трибунов, но и добился, чтобы того отвел туда ликтор. Император вмешался, наказал истца и тех, кто ему помогал, «и одновременно запретил, чтобы кто-нибудь в будущем оказывал содействие лицам подобного рода против их бывших хозяев под угрозой лишения права выступать с исками против других». Принял ли этот запрет форму официального закона после данного дела? Дион Кассий выражается слишком уклончиво, и мы не можем быть в этом уверены. Возможно, это было просто правило, установленное декретом. Декретами называли приговоры императора. В принципе они применялись только к конкретным случаям, но их престиж был настолько высок, что они получали силу прецедента, особенно если повторялись. А Клавдий как раз рассудил несколько дел такого рода и всегда с одинаковых позиций, что, возможно, придало его запрету силу, почти равную силе закона[75].

Закон это был или декрет, но здесь вновь проявилось желание Клавдия сохранить тесную связь между вольноотпущенником и хозяином. А в более общем плане столь суровая позиция в отношении тяжущихся liberti была продиктована, как нам кажется, его стремлением обуздать судебные эксцессы — в области как уголовного, так и гражданского права.

Этот набор законодательных актов опровергает миф о глупости Клавдия. Перед нами предстает государственный деятель, следящий за развитием общества, способный принимать взвешенные решения, не лишенный доброты. Короче — государь, стремящийся поступать хорошо. Те же соображения применимы и к его судейской деятельности, хотя на его решениях порой сказывалась (не лучшим образом) привычка судить по справедливости, а не по закону. Качество работы императора — лишнее доказательство компетентности его советников, в первых рядах которых стояли вольноотпущенники, столь возмущавшие писателей из сенаторского сословия.

Эпилог

Во дворце Агриппина продолжала укреплять свои позиции — и позиции своего сына. В 54 году она повела наступление на Домицию Лепиду, мать Мессалины. А ведь императрица была многим обязана этой даме, приходившейся ей бывшей золовкой. Напомним: перед тем как отправиться в изгнание, Агриппина поручила ей своего сына, а впоследствии добрые отношения между ними защищали ее от Мессалины. По словам Тацита, теперь императрица была недовольна тем, что Лепида имеет большое влияние на ее сына Нерона. Но нет ли более простого мотива? Лепида была не только теткой Нерона, но и прежде всего бабкой Британника, причем можно предположить, что она предпочитала внука и теперь поддерживала его в борьбе за императорский пурпур.

Какова бы ни была истинная причина враждебности между двумя женщинами, Лепида войну проиграла. Ее обвинили в наведении порчи на Августу и в том, что банда принадлежавших ей рабов разорила Калабрию, и приговорили к смерти. Нерон лично выступил как свидетель обвинения против своей тетки, подтвердив утверждение о попытке наведения порчи. Несмотря на активное противодействие со стороны Нарцисса, Лепиде не удалось избежать казни.