Клавдий. Нежданный император - [88]

Клавдий также регулярно устраивал бои гладиаторов, которые очень любил (еще одна общая черта с Калигулой). Племянник предпочитал фракийцев и недолюбливал мурмиллонов, повелев уменьшить их вооружение. Дядя же отдавал предпочтение бестиариям, сражавшимся с дикими зверями. Светоний утверждает, что ему так нравилось смотреть, как воины умирают на арене, что он велел перерезать горло всем упавшим, в частности ретиариям[69], потому что те сражались без шлема и, когда они умирали, можно было видеть их лица. Из кровожадности он присутствовал на всех «полуденных боях». Так называли бои, устраиваемые в обед; их особенностью было то, что в них сражались приговоренные к смерти, которых заставляли убивать друг друга без всякой защиты. Здесь не было никакого искусства фехтования, никаких щитов и шлемов — ничего, способного отдалить конец. Кинжал, кожа. Быстро проступает кровь, смерть не за горами. Побежденный и победитель погибают. Для таких зрелищ тоже находилась публика, которой эта резня заменяла обед. По словам Светония, там бывал и Клавдий. Не в силах насытиться, он якобы заставил сражаться смотрителей машин, когда не сработал какой-то механизм. Он дошел до того, что швырнул на арену своего номенклатора[70] в тоге. Ни один автор не подтверждает слова Светония, который, похоже, пересказывает досужие сплетни. Даже Сенека в «Отыквлении божественного Клавдия» ни словом не упоминает об этом нездоровом пристрастии. Странная забывчивость со стороны самого злобного преследователя Клавдия, который к тому же обличает в письмах Луцилию жестокость «полуденных боев» и тех, кто на них присутствует: «Всё прежнее было не боем, а сплошным милосердием, зато теперь — шутки в сторону — пошла настоящая резня! <…> “Но он занимался разбоем, убил человека”. — Кто убил, сам заслужил того же. Но ты, несчастный, за какую вину должен смотреть на это?»[71]

Правда это или ложь, уверения Светония все же представляют интерес, поскольку указывают на то, каким должно было быть в то время пристойное поведение императора во время сражений гладиаторов. Биограф упрекает Клавдия не в том, что он велел приканчивать побежденных, а в том, что получал от этого удовольствие и не скрывал его, то есть опускался до уровня плебса. Такое поведение было тем более неподобающим, что в I веке еще не вошло в обычай систематически убивать побежденных, как это будет к концу следующего века. В интересующую нас эпоху гладиатор умирал либо от удара, полученного в бою, либо потому, что зрители отказывали ему в пощаде, когда он сам объявлял себя побежденным. Но этот отказ был наказанием за то, что он плохо сражался. Вот чем объясняется негодование Сенеки, которому бои гладиаторов кажутся проявлением милосердия по сравнению с беспощадными полуденными зрелищами.

Нравственность была не в том, чтобы осуждать гладиаторство как таковое из гуманных побуждений. Осуждавших эти бои людей было так же мало, как сегодня — обличителей бокса. К тому же вопреки распространенным представлениям гладиаторы по большей части были добровольцами. То есть нравственность преследовала две другие цели. В политическом плане предостерегала против обаяния насилия, под которое подпадали зрители. Примерно так же в наши дни нравственность осуждает жестокие и порнографические фильмы и видеоигры. В личностном же плане учила не злоупотреблять подобными развлечениями. «Нет ничего гибельнее для добрых нравов, чем зрелища: ведь через наслаждение еще легче подкрадываются к нам пороки», — говорит Сенека, прежде чем привести в пример полуденные бои. Заметим попутно, что ему плевать на участь осужденных: они получили по заслугам. Тревожит его нечто совершенно личное: ему нужно остерегаться того, чтобы через грязные зрелища не замарать свою душу. Иными словами, если такие представления опасны для философа и порядочного человека вроде него, насколько же они опаснее для вульгарной черни!

Под таким углом зрения становится понятнее тяжесть обвинений против Клавдия. В самом деле, он провинился дважды: уклонился и от своего политического долга, предписывающего государю не приобщать народ к насилию, и от нравственного, что было бы не так страшно, если бы он не был императором и не должен был подавать положительный пример.

* * *

Борьба с пожарами служит еще одним примером особых отношений, связывавших императора с его городом. Огонь регулярно опустошал целые кварталы. Надо сказать, что перенаселение вызывало спекулятивную лихорадку, приводившую к возведению высоких и непрочных домов на несколько семей. Эти постройки, называемые insulae (островами), время от времени обрушивались, но еще чаще гибли в огне, который со страшной скоростью распространялся на соседние кварталы. Вполне понятно, что император ни в коем случае не должен был предоставлять другим заботу об организации борьбы с этими катастрофами. В этой области он должен был оставаться единственным эвергетом, иначе у него возникли бы опасные конкуренты типа Эгнация Руфа, задавшего забот Августу. Этот человек стал крайне популярен, когда исполнял должность эдила, потому что создал из собственных рабов эффективную противопожарную службу. Несколько лет спустя, в 19 году до н. э., воспользовавшись своей популярностью и отсутствием Августа, находившегося на Востоке, он счел себя вправе претендовать на вакантную должность консула без одобрения императора. Действующий консул заявил, что даже если Эгнация Руфа изберут, он не провозгласит его консулом, и разразились кровавые беспорядки. Короче, император вернулся и всех успокоил, Руфа казнили. Но в следующий большой пожар Август воспользовался идеей своего конкурента и создал постоянный отряд из семи тысяч стражников.