Клаудиа, или Дети Испании - [241]

— Сейчас осадой Сарагосы руководит маршал Ланн, правая рука Бонапарта. Сам Наполеон уже должен быть в Париже, ибо мы с вами за это время неплохо качнули его трон. Он даже бросил здесь свою армию, назначив вместо себя Сульта. Вы должны во что бы то ни стало принудить Ланна выдать вам живыми или мертвыми трех интересующих меня персон… Разумеется, лучше живыми, как вы понимаете. Зная маршала, надеюсь, что шансы на это у вас есть, хотя и небольшие. Но я верю в вас, Мурсиа.

— Вы говорите о Клаудии, Игнасио и… Педро? — с затаенной надеждой в голосе уточнил граф де Мурсиа.

— Да, Ваша Светлость.

— Для меня сейчас нет задания более соответствующего моим личным устремлениям, Ваше Сиятельство.

— Располагайте для этого всеми моими возможностями…

* * *

Через неделю после этого разговора граф де Мурсиа в походной карете дона Гаспаро, запряженной шестеркой крепких лошадей и сопровождаемой шестью безмолвными всадниками в темных одеждах отправился в путь. Несмотря на то, что сердце его ежеминутно рвалось в осажденный город и сжималось в опасении не успеть выполнить свою миссию, продвигались они вперед очень медленно. Дорога местами была обледенелой, местами же колеса кареты и ноги лошадей утопали в раскисшей земле, поскольку не желая лишний раз иметь дело с французскими патрулями, пробираться приходилось стороной.

Разумеется, граф был снабжен всеми необходимыми бумагами, согласно которым выступал в качестве независимого дипломатического курьера. Однако французы, изрядно озлобленные даже не столько затянувшейся осадой Сарагосы, сколько повсеместной герильей, не позволявшей им чувствовать себя на этой земле спокойно ни днем, ни ночью, мало обращали внимания на формальности. К тому же избегать приходилось не только врагов, но и своих. Бойцы партид тоже не церемонились с богатыми путешественниками, грабя их не хуже обычных разбойников. И потому граф де Мурсиа, как ни страдал душой от медлительности и проволочек, тщательно взвешивал холодным рассудком каждый свой шаг, больше всего на свете боясь теперь не добраться ло места и не выполнить свою ответственную миссию.

Мурсиа приблизился к Сарагосе лишь около середины февраля, но комендант уже захваченных французами районов города, взбешенный огромными жертвами и нечеловеческими усилиями, которые приходилось принимать, чтобы отвоевывать каждую пядь земли в этих развалинах, еще целых два дня отказывался принять его. Поэтому граф, в конце концов, не выдержал и, минуя субординацию, обратился напрямую к Ланну.

Маршал Ланн, герцог Монтебелло, принял графа только восемнадцатого февраля. Герцог был необычайно измучен последними неделями непрекращающегося штурма.

— Это какое-то безумие, граф, — не сдержался он, — нам приходится сражаться за каждый сантиметр этого сумасшедшего города. Мы несем дикие потери…

— Чего же вы хотели, герцог? Они дерутся за свои дома.

— Да нам не нужны их дома…

— Зато они нужны им, герцог.

— Послушайте, граф, что вы хотите этим сказать? — в упор глядя на дона Стефана, жестко спросил маршал. Он стоял прямой и стройный, в мундире, увешанном аксельбантами, эполетами, брандебурами и орденами, в белых лосинах, в тонких высоких сапогах, левая рука на изящном эфесе — и выглядел истинным богом войны.

Граф де Мурсиа, одетый в безупречно сидевшее черное штатское платье и бывший значительно крупнее изящного герцога, спокойно выдержал взгляд солдата и невозмутимо ответил:

— Я отвечу на этот вопрос только тому, кто послал вас сюда, сеньор маршал. — Ланн нервно заиграл желваками, и белокурая прядь взметнулась над его лбом. Адъютанты насторожились, гренадеры у входа в палатку, казалось, выпрямились еще сильнее. — Сейчас же я исполняю лишь роль курьера и прибыл к вам по просьбе своего повелителя.

— И что угодно вашему повелителю? — все еще продолжая нервничать, едва ли не с вызовом спросил Ланн.

— Он просил меня доставить к нему трех его подданных.

— Уж не из тех ли, что сейчас так яростно убивают моих солдат? — зло усмехнулся маршал.

— Вполне возможно, — просто и серьезно ответил граф де Мурсиа.

— А если я прикажу расстрелять их у вас на глазах? — сощурившись и постукивая выхоленными пальцами по гарде, спросил Ланн.

Некоторое время дон Стефан, молча и тоже слегка сощурившись, смотрел прямо в глаза маршала, затем спокойно ответил:

— В таком случае я должен кое-что сказать вам наедине, герцог. Предложите всем покинуть палатку.

Нервное выражение злости сменилось на лице Ланна легким недоумением. Минуту все в палатке стояли молча. Но вот маршал принял решение.

— Хорошо. Господа, я прошу всех оставить нас с графом наедине.

Адъютанты шумно и с достоинством удалились, забрав с собой и двух гренадеров от входа. Все они явно остались ждать рядом с палаткой, готовые в любой момент броситься внутрь. Шестеро провожатых графа, сидевшие неподалеку от палатки, тоже насторожились.

Но, как только в палатке никого, кроме них с Ланном, не осталось, дон Стефан сразу же несколько расслабился и принял более дружелюбный вид.

— Будь на вашем месте другой военачальник, Ваше Сиятельство, я действовал бы иначе. Но к вам я испытываю некое расположение.