Клаудиа, или Дети Испании - [224]

— Сегодня в восемь заседание хунты, а после, после… — Бисеринки пота выступили у него на мраморном лбу. — Грешно обманывать вас, Хелечо: я не знаю…

И, не прощаясь, Аланхэ вышел из смердящего потом и кровью зала.

Вскоре в госпиталь, как ни в чем не бывало, забежал Педро. Увидев его, Клаудиа ахнула: бедствия войны не только ничуть не отразились на нем, но даже, наоборот, сделали его мужественную красоту еще ярче, еще откровенней. Казалось, что Педро своими буйными кудрями, глазами, напоминавшими угли, и атлетической фигурой бросает вызов всем страхам, боли и самой смерти.

— Перикито! — бросилась к нему Клаудиа.

— Все в порядке, Клаудита, все в порядке, я на минутку и с одним вопросом: попадали к вам уже люди с…

— Да, и я знаю, что это такое. Только не говори мне, что надо беречься и прочее.

— С чего бы это я стал говорить тебе такие глупости? — удивленно хмыкнул Педро. — Уберечься все равно невозможно, можно только не думать об этом и добросовестно делать свое дело. Я спрашивал не для этого. Итак — голод, — не то спросил, не то подтвердил он и, нахмурившись, ударил себя по колену. — Ах, сволочи! Игнасио так и нет? А где Кампанулья? Ладно, все обойдется! — И он, точно так же, как дон Гарсия, не прощаясь, выбежал прочь из этой юдоли печали.

* * *

Как только стемнело, Педро, воспользовавшись передышкой, отпросился у полковника Орсиньи по личному делу и бегом бросился к дому, где квартировали дон Рамирес и Локвакс и который с некоторых пор сделался биваком для Клаудии, Игнасио и его самого. Внутри было пусто и заметно, что ни одна душа не появлялась там уже несколько дней. Педро устало рухнул на колченогий стул, но тут же, словно почуяв его присутствие, во дворе жалобно заржали оставленные, некормленые лошади.

Их оказалось только две: Ольмо, как самого крупного, наверняка, уже реквизировали на оборонительные работы. Страшная мысль пронзила вдруг сознание Педро и он бросился к лошадям.

— Эрманита, родная моя, — уткнувшись в спутанную, давно нечесаную гриву, зашептал Педро, чувствуя, что сейчас расплачется. — Пойдем, хорошая моя, пойдем. — И, стараясь не смотреть на нервно бьющуюся на привязи Кампанулью, он вывел свою кобылу на улицу. Эрманита, вероятно, думавшая, что сейчас он ее накормит, но не получая желаемого, укоризненно покосилась на хозяина. Педро прикусил губы и сильней дернул узду.

— Пресвятая дева дель Пилар, — шептал он, — не дай мне остаться неблагодарным, пошли мне хотя бы что-нибудь… хотя бы что-нибудь…

Уже в полной темноте они вышли в Арравальское предместье, и там зоркие глаза Педро вдруг увидели крестьянина на ослике с двумя мешками, ритмично колотящими по ребристым бокам.

— Пресвятая дева! — воскликнул он и в минуту загородил дорогу. — Богато живешь, старина, — опустив голову, проговорил Педро. — А знаешь, что на Уэрве народ ест гнилые сухари еще времен Флоридабланки? Что в мешках?

— Овес, — угрюмо буркнул владелец осла.

— Давай сюда один мешок, — решительно сказал Педро и протянул растерявшемуся хозяину целый дуро.

Тот начал упрямиться и возражать, но вид рослого Педро в лейтенантском мундире, с кавалерийским палашом на перевязи и с английским штуцером за плечом не сулил ничего хорошего.

Педро ловко перекинул мешок на спину Эрманите, и через несколько минут они были уже на краю рощи.

— Ешь, моя родная, ешь, — краснея, твердил он, держа раскрытый мешок перед мордой лошади. — Голодная далеко ли уйдешь… А ты должна уйти, пройти и прийти, слышишь? — Кобыла благодарно вздыхала, поводя осунувшимися боками. — Ты ведь знаешь, куда, правда, моя девочка? — так Педро говорил и говорил, моля пресвятую деву о том, чтобы овес в мешке не кончался как можно дольше. Но он кончился, и они с Эрманитой вышли на самую опушку. Прислушавшись, вдали уже можно было различить звуки французских пикетов. Лошадь тревожно запрядала ушами.

— Да, туда, моя хорошая, туда. Ну, иди же, иди сама… Только никому не давайся…

Но Эрманита вдруг заупрямилась, и Педро, боясь увидеть в этом дурной знак, решился действовать жестче. Зная, что иного выхода у него все равно нет, он вытащил палаш и пустыми ножнами сильно ударил лошадь по крупу. — Пошла! Пошла! Домой!

И Эрманита, будто и в самом деле все сразу поняв, наконец, нервно задрожав всем телом, рванулась и исчезла во тьме, а Педро Сьерпес, отважный лейтенант валлонцев, обожаемый за веселье и удаль всем полком, достойный ученик бесстрастного учителя Су, упал на грязные смерзшиеся листья и заплакал в голос, как не плакал даже мальчишкой. Но отчаянные его слезы заглушали крики ворон, со всех сторон слетавшихся в город на свою страшную поживу.

* * *

Французы полным ходом вели осадные работы. Наполеон, узнав о бесполезных жертвах первого дня штурма, был крайне разгневан. Он потребовал карту Сарагосы и после ее изучения обозвал маршала Монсе полным болваном за то, что тот бросился на штурм с северной стороны города, где кроме хорошо подготовленной сети укреплений, существовало еще и такое естественное препятствие, как река Эбро. Он сменил маршала генерал-полковником Андошем Жюно, давая тем самым шанс одному из своих первых друзей реабилитироваться за поражение в Португалии и, наконец-то, заработать свой маршальский жезл. Жюно сразу же рьяно принялся за дело, французы рыли апроши, подбираясь все ближе и ближе к городу, и уже к десятому января две самых главных укрепленных позиции сарагосцев с южной стороны города — редут дель Пилар и редут Сан Хосе — оказались в зоне досягаемости двух внушительных осадных французских батарей по шестнадцати орудий в каждой.