Клаудиа, или Дети Испании - [220]

— Эге, кочинилло, а ты что здесь делаешь? — сбросил его с небес все тот же голос.

Игнасио рванулся, пытаясь сесть, но связанные руки и ноги мешали ему. И слезы обиды, беспомощности и горя вдруг потекли по его щекам, черным от земли.

— Я не кочинилло! — зло выдохнул он. — Я Игнасио де Гризальва! Я шел к вам, сеньор лейте… — Но Эмпесинадо сделал такие угрожающие глаза, что мальчик осекся. — Я шел, чтобы узнать, что с отцом, а теперь он убит, а я валяюсь здесь, как падаль…

— Постой, постой, приятель. — Эмпесинадо знаком приказал саперу выйти, а сам присел на корточки и навахой разрезал веревки. — С каким отцом? Или ты бредишь, думая, что твой кердо решил положить здесь свою драгоценную шкуру?

— Ничего я не брежу. Мой отец — дон Рамирес де Гризальва, он был связным между вашей партидой и городом. Мы нашли его в Сарагосе, как только приехали туда. Но мы прождали три дня напрасно, он не вернулся, и… и я решил найти вас и узнать, что с ним. Если б я знал, что это вы, сеньор Хуан!

Эмпесинадо на мгновение задумался.

— «Мы» — это кто? Ты и Педро?

— И Клаудиа…

— Дьявольщина! — тольку тут Хуан, все последнее время поглощенный войной с французами, наконец, до боли ясно осознал, что означал фокус, показанный им Педро в Аранхуэсе. Клаудиа и Игнасио — брат и сестра, а старик Пейраса!.. — Дьвольщина, — выругался он еще раз и уже несколько иными глазами взглянул на мальчишку. — И Клаудиа в Сарагосе?! Зачем?! Ей-то там делать абсолютно нечего. И Перикито?..

— В Сарагосе… — тут же отозвался во все глаза смотрящий на этого необычного с самых детских лет поражавшего внимание мальчика человека Игнасио. — Педро теперь лейтенант и командует валлонцами.

— Дорвался-таки, старина, — нежно прошептал Хуан. — Но кто рассказал тебе, что отец убит?

— Этот, что принес меня, Гапильос.

Неожиданно Хуан расхохотался во все свое сорванное горло.

— Ну, бродяги! Ну, ловцы душ! Хитрованы, разбойники! — Он еще некоторое время смеялся, пребывая в каком-то необычайном возбуждении не обращая внимания на ужас в глазах Игнасио, а потом, слегка толкнул его обратно на репу. — Посиди-ка здесь, сейчас я вернусь.

Те долгие минуты, что мальчик провел в ожидании Хуана, показались ему самыми страшными в его жизни. Что стало с лейтенантом Мартином, верным телохранителем его отца, то есть дона Мануэля? Неужели за те полгода, в которые они не виделись, он превратился в бесчувственную скотину? А, что, если теперь он силой оставит его у себя, и Клаудиа с Педро будут думать, что он погиб?

Но полог распахнулся, и к нему бросился живой и невредимый дон Рамирес.

— Игнасильо! Сынок! Да как ты?! Что ж ты?!

В проеме сияло довольное лицо Хуана.

— Да, ребята у меня не промах. Но ты, парень, не обижайся: бдительность прежде всего. Он тебя взял на пушку, и слезы твои тебя спасли. А то неужели ты думаешь, что Гапильос стал бы тащить тебя в лагерь? Да прирезал бы прямо на берегу.

Но первая радость от встречи с благополучно добравшимся до него сыном скоро сменилась у дона Рамиреса опасениями о том, что вернуться в город вдвоем им будет почти невозможно. Риск был велик, а ставить под удар юного, едва обретенного сына совсем не то, чем рисковать только своей собственной старой жизнью.

Хуан вывел мальчика из палатки. Зимняя, красно-синяя вечерняя заря придавала всему вокруг особую резкость, и звуки раздавались тоже неправдоподобно четко.

— Сейчас поешь и все такое, спать будешь с отцом под попонами, альковов у нас нет. И чтобы нигде и никогда ты не вздумал назвать меня ни Хуаном, ни Мартином, ни лейтенантом, ясно? Последнее обращение, правда, иногда позволяется дону Хосе, но он никогда так не называет меня при людях. А теперь доложи, как изменилась обстановка в городе…

Ночью Игнасио почти не спал. Он прислушивался к тайной ночной жизни лагеря, где постоянно кто-то откуда-то приходил и куда-то уходил, а большей частью смотрел в прояснившееся небо с застывшей луной. И, только засыпая под утро, он понял, что на самом деле всю ночь почему-то ждал лишь одного — протяжного вороньего крика.

* * *

Прошли две недели томительного ожидания. Один год сменил другой, а герильясы только и занимались тем, что вырезали небольшие группы отставших от основных сил французов, нападали на небольшие отряды фуражиров и грабили окрестные села, не обращая внимания на проклятия крестьян.

Но если для дона Рамиреса вынужденные дни в партиде тянулись бесконечно, то Игнасио, наоборот, пока не очень стремился обратно. Отец жив, Клаудиа под охраной Педро — так почему же не попробовать и другой жизни, не осажденного, а нападающего? В первое же утро мальчик тайком от отца попросился у Хуана взять его в любую вылазку, в какую тот только согласится. Хуан, прищурившись, оглядел его с головы до ног.

— Насколько я помню, кердо не очень-то восхищался твоими военными успехами. Может быть, лучше станешь штабом и будешь планировать наши боевые действия? — В голосе Эмпесинадо звучала откровенная издевка, но Игнасио давно понял, что если хочешь чего-нибудь добиться, приходиться терпеть многое.

— Проверьте, сеньор командир, — ответил он, стараясь говорить совсем равнодушно, и уже совсем небрежно добавил. — Педро не терял со мной времени в замке. И учитель Су…