Клаудиа, или Дети Испании - [201]

— Что вам угодно, сеньоры? — сам обратился к ним Аланхэ.

Старик вежливо склонил голову, а молодой рассмеялся, оскалив ослепительные зубы.

— Нам угодно, сеньор, переговорить с командиром вашего подразделения о весьма важном и неотложном деле.

— Являясь командиром семнадцатого гренадерского полка, на днях разбитого корпусом Ланна под Туделой, я слушаю вас.

— Отлично! — оживился молодой. — Отъедем немного.

Аланхэ, разрешив своим людям присесть, отъехал чуть вперед к реке.

— Дело в том, генерал, — быстро заговорил молодой человек, — что, как вы понимаете, если не сегодня, то через пару недель город неизбежно будет обложен со всех сторон. Ослу ясно, что у Буонапарте он, как кость в горле, особенно после первой осады, и император бросит сюда как минимум корпус. А главное, эта осада будет не чета первой.

— Побыстрее, пожалуйста, — сухо поторопил его Аланхэ, — люди умирают от жажды.

— Так вот, я, то есть мой отряд, останемся за кольцом, места тут лесистые, лощины, холмы, словом, возможностей много. И пока лисица станет совать морду в нору, мы будем трепать ей хвост.

— Вы — герильяс? — уточнил граф, впервые сам употребляя это недавно появившееся в ходу слово.

— Пусть будет и так, название не важно. Но для успешности моих действий мне нужно знать, что и как происходит в городе. Связной у меня уже есть, — он кивнул на старика. — Это старый вояка, и Сарагосу знает, как свои пять пальцев, но мне нужен верный человек в городской хунте и желательно военный, а не эти городские тюфяки. — Эй, дон Хосе! — весьма малопочтительно позвал он старика. Старик подъехал поближе, и белозубый герильяс вновь обратился к Аланхэ: — Будете иметь дело с ним. Посему, сеньор, попрошу вас открыть ваше лицо, ибо я не доверяю словам, но верю лицам.

— Мне кажется, проще будет назваться. Генерал Аланхэ к вашим услугам.

Вдруг лошадь молодого человека, уколотая шпорами, вскинулась, как бешеная. Лицо и голос этого молодца и без того казались генералу странно знакомыми, но сейчас его памяти было не до дополнительных усилий.

— Благодарю, но все же еще раз прошу вас открыть лицо, — каким-то странным голосом произнес главарь герильясов. — В теперешнее время доверять можно только самому себе. — Дон Гарсия нехотя потянул платок с лица и посмотрел на старика. Тот ответил ему ясным спокойным взглядом.

— Отлично, отлично, спасибо, — уже третьим за эту короткую встречу тоном подытожил молодой, и первый раз в его голосе прозвучали нотки человеческого тепла. — Дон Хосе будет ждать вас, генерал, на кладбище Лас Эрас каждый вторник и пятницу от семи до девяти часов вечера, а если что — сам вас найдет.

— Почему же там? — не удержался граф.

— Да потому что французы явно начнут штурм с той стороны, и на кладбище долго будет мертвое пространство. Я надеюсь на вас, генерал… — Герильяс чуть помедлил, — … и верю вам.

С этими словами он резко развернул коня, и оба всадника умчались обратно в рощу.

* * *

В городе царило полное спокойствие, и скоро от подавленного настроения дона Гарсии не осталось и следа. Сам не зная как, уже через неделю он оказался фактическим руководителем обороны израненной Сарагосы. Словно чудом в эту неделю город облетели истории о его необыкновенной личной храбрости, о знатности рода, не говоря уже о его странной красоте и молодости. Откуда-то всем стало известно, что он руководил королевской гвардией и что пренебрег благосклонностью всем известной скандальной грандессы, перед которой не мог устоять ни один кабальеро. Разумеется, дон Гарсия прекрасно понимал, что для такого дела, как оборона огромного города, у него нет ни нужного образования, ни опыта. Но, будучи аристократом до мозга костей, он никогда не стеснялся спрашивать о том, чего не знал, и умел окружить себя людьми, разбирающимися в самых различных областях.

Аланхэ, как всегда, отказавшись от помещения во дворце графов ди Луна, где в мирное время заседал Суд, а теперь располагалась Хунта, занял квартиру в две комнаты на набережной Эбро между церквями дель Пилар и Сан Хуан де лос Панетас. Иногда он засыпал и просыпался под мелодичный перезвон обеих церквей, но чаще — не слышал ничего, падая от усталости, как убитый. Несколько раз за это время к нему приходил старый дон Хосе, и граф находил в беседах с ним настоящее удовольствие. Они говорили об Испании, о Наполеоне, о байонской конституции, о возможности защищать Сарагосу и многом другом.

— Вероятно, Жозеф полагал, что дать нам равенство и ту меру свободы, которую мы в состоянии усвоить — значит приобрести наше расположение. Но мы были только оскорблены, и с этого момента кампания Наполеона пошла прахом. Пусть пока он одерживает победы, но крах его неизбежен, — уверенно говорил старик.

— Да, это странно, Испания уже полгода объята огнем, а император все думает, что благодеяния представительного строя привлекут к нему все сердца. Простите мне мой вопрос, дон Хосе, но, судя по вашему образу мысли, вы дворянин?

— Да, — помолчав, ответил старик. — Но это уже давно не имеет никакого значения. Я человек без прошлого и без будущего. Хорошо еще, что полезен в настоящем, — горько усмехнулся он, и Аланхэ не стал расспрашивать дальше.