Классы наций. Феминистская критика нациостроительства - [79]
Различие между двумя сообществами может быть обозначено в терминах «классового» разделения. Знание становится капиталом, только если оно является «особым», не всем доступным, – что и является основой социального статуса интеллектуалов, которые заинтересованы «исключать» всех остальных из обладания таким знанием. Таким образом, «особое» знание становится источником «классового» неравенства в академии. В современной социальной теории под классом понимается широкий организующий концепт, с помощью которого теоретизируют социальную дифференциацию и исключение: понятие класса относится не к коллективам или группам, а к способам дифференциации и поддержания социальных границ и различий[416]. Однако границы не существуют в готовом виде, а создаются в процессе социальной структурации, которая может быть основана на любом различении: гендерном, пространственной отдаленности, социальной мобильности и т. д[417]., т. е. на любой форме капитала. Эпистемологический капитал также является ресурсом для обеспечения социальной мобильности и утверждения отличия, т. е. для конструирования «классовой» иерархии с доминированием и исключением, что и произошло при разделении на две академии. Вместе с тем знания самого по себе недостаточно для занятия его носителями престижной позиции в обществе. Так как оно является «подчиненной» формой капитала, его доминирование невозможно без опоры на реальную социальную силу, а меритократический идеал автономного эксперта в принципе возможен тогда, когда существует класс автономных («буржуазных») акторов. Для такого профессионала легитимирующей силой стал западный академический истеблишмент, а «реальной» социальной поддержкой – постсоветская (экономическая) либерализация. Для другой группы в роли легитиматора выступает государство (ВАК, «ваковские» журналы и т. д.), однако это означает подчиненное социальное положение знающей когорты. Историк Николай Копосов объясняет реванш носителей «традиционного» или даже «консервативного» знания в 2000-х годах постепенным укреплением госаппарата[418]. Успешность в этой группе связана не столько с признанием научным сообществом, сколько с бюрократической позицией и близостью к системе власти[419]. Так, социолог, полагающая, что статус производителей знания в России настолько низок, что «только дружба с политическим классом открывает для интеллектуала широкие возможности реального влияния»[420], становится инициатором женского движения «Отличницы», в планах которого – «вступление в Общероссийский народный фронт…».
Однако Россия – государство с претензиями на глобальную значимость, и статус российской науки – это и статус России, и ее способность принимать вызовы времени, для чего нужны интеллектуальные элиты международного класса. Оказалось, что российская наука «не услышана» в мире[421], и отсюда озабоченность отсутствием российских авторов в международных индексах цитирования. Поэтому правительство пытается поддерживать ограниченную группу международно «конвертируемых» ученых, финансируя, например, Российскую экономическую школу и некоторые другие университеты, где зарплаты преподавателей сравнимы с европейскими[422], разрабатывая собственные рейтинги, в которых российские университеты занимают первые места, а также выдвигая инициативы сотрудничества с соотечественниками, работающими за рубежом.
Однако, не став единым институтом, который устанавливает канон «знания», осуществляет экспертизу квалификации своих членов и отдельных институций, академия не сможет получить автономию, когда «только сами ученые могут по достоинству оценить достижения своих коллег»[423]. Научные степени перестают быть свидетельством обладания знанием, так как почти любая точка зрения может быть признана соответствующим академическим сообществом, а диссертации больше не являются свидетельством квалификации. Возникают «диссертации престижного потребления» (защищаемые или, вернее, покупаемые новой номенклатурой)[424]: признак того, что академия не имеет власти контролировать свою главную ценность – систему научной сертификации и доступ в свои ряды. Иначе говоря, установить монополию на социально значимый вид экспертизы, являющийся основой ее статуса.
2. Беларусь: «философский пароход»
Как известно, «философским пароходом» называют кампанию по высылке в 1922 году из Советской России неугодных интеллектуалов. Эту метафору можно применить к происходящему в нынешней Белорусской академии, где произошло «исключение» нового знания, выведение его за государственные границы. Создатели независимых университетов на постсоветском пространстве стремились освободить знание от идеологического контроля и провинциализма, что было невозможно без деконструкции устоявшегося порядка, поэтому новые научные организации ставили перед собой не только академические, но и широкие социальные цели. Когда в новой структурной ситуации контроль над ресурсами перешел из рук старых элит к новым «часовым при западной помощи», частично выросшим из старых партийных и комсомольских структур
