Клара д'Элебез или История девушки былого времени - [16]

Как чахлый одуванчик у дороги.

Они идут к Небесному Владыке,

И только Он один судить умеет.

Что бедность кроткая вербены дикой

Перед Творцом богаче иль беднее

Какой-нибудь изысканной гвоздики…

Пер. И. Эренбурга

Агония

Деткой умирающей пред матерью своей

Меж других играющих, как каждый день, детей,

Птицей раненой, не знающей, зачем крыло

Кровью обливается и никнет тяжело,

Славлю я Тебя, Мария!

Пер. И. Эренбурга

Бичевание

Бедными ребятками, избитыми отцом,

И ослом, которого бьют в сердце сапогом,

Девушкой, которую раздели, чтоб продать,

Сыном, пред которым грубо оскорбили мать,

Славлю я Тебя, Мария!

Пер. И. Эренбурга

Венчание терниями

Нищим, не державшим в жизни царского жезла,

Кроме палки от собак прохожего села,

И поэтом раненным навек шипами дум.

Дум, которых выполнить не может ум.

Славлю я Тебя, Мария!

Пер. И. Эренбурга

Крестная ноша

Бедною старухою с вязанкой дров большой,

Что кому-то тихо жалуется: «Боже мой»,

Старой лошадью, упавшей на заезженном пути,

Не имея силы, чтобы дальше экипаж везти.

Славлю я Тебя, Мария!

Пер. И. Эренбурга

Полезный календарь

В марте (знак Овена) начинают сеять

Каротель, капусту и пахучий клевер.

Боронить кончают и в садах навозом

Удобряют землю, подстригают лозы.

Для животных зимний корм окончен, в селах

Матери прилежно лижут пухлых телок.

День на час и пятьдесят минут длиннее,

И когда по вечерам едва темнеет,

Козьи пастухи, отставши на опушке,

Надувая щеки, что-то трубят в дудки,

И овчарка, стадо коз оберегая,

Машет поднятым хвостом и громко лает.

В марте Вербное выходит Воскресенье.

В детстве мне давали в этот день печенье.

Я к вечерне шел послушный, молчаливый…

Перед службой мать мне говорила:

— У меня на родине цветут оливы…

Под оливами Христос тогда молился…

И за Ним пришла толпа.

В Иерусалиме

Люди, плача, повторяли Божье имя,

И Его осленок семенил ногами

По дороге, густо устланной ветвями.

Злые нищие кричали от восторга,

Потому, что веровали в Бога,

Женщины дурные делались другими,

Оттого лишь, что Он ехал перед ними…

И Его за солнце люди принимали…

Он умерших воскрешал… Его распяли…

Тихо плачу я, сжимая зубы,

Вспоминая о вечерней службе,

Как держал кадильницу я в сельском храме

В крестном ходе меж хоругвями, крестами,

И как тихо слушал я кюре седого,

Говорившего нам о страстях Христовых.

Будет хорошо тебе с подругой в марте,

На лугу, где вы найдете темные фиалки,

Вы в тени увидите барвинок, раньше

Цвет его любил Руссо, и одуванчик…

Курослепы, лютики, густые кашки,

Золотые или белые ромашки.

Анемон, жонкильи, снежные нарциссы

Вас заставят думать о швейцарских высях!

Плющ, полезный для страдавших астмой…

Если у подруги тонкие колени,

Для твоей любви прекрасен свет весенний.

Плечи нежные покажутся светлее,

С головы до ног ее простое тело

Будет как ручей, разлитый в бедрах, белый.

От любви уставши, можно на охоте

Несколько бекасов подстрелить в болоте.

Друг, от городской работы утомленный,

Я зову тебя в приют мой скромный.

Мы не будем спорить об искусстве, жизни,

Но взглянув в окно на черный сад, на горы,

И на стадо коз, идущих мимо,

Ты прочтешь хорошие стихи, в которых

Мне расскажешь о своей любимой.

Пер. И. Эренбурга

* * *

Перед зимой на телеграфных проводах

Замученные ласточки сидят рядами.

Они грустят об африканских небесах.

Которых никогда пред этим не видали…

«Которых никогда пред этим не видали»…

Как мы, когда тоскуем о далеком Рае,

Они, застывшие, пронзенные, висят;

Они летали кругом, падая, взлетая,

И после возвращались все-таки назад.

Проститься с милой крышей церкви — трудно это.

О как им грустно, бедным… Отчего орешник.

Их обманув, осыпался, застыл перед зимой…

Как страшно им, что быстро пролетело лето…

Гнездо их больше не узнало… Безутешны,

Они теперь дрожат на проволке стальной…

Так и душа, страдавшая при жизни много,

Пред тем, как перейти навек в Небесный Сад,

Пускаясь в океан воздушный пред дорогой,

Колеблется и возвращается назад.

Пер. И. Эренбурга

Реми де Гурмон. Франсис Жамм

Вот буколический поэт. В нем есть Вергилий, кое-что от Ракана и кое-что от Сегре. Подобных поэтов встречаешь очень редко. Для этого нужно уединиться в старом доме на опушке леса, огражденного кустарником, среди черных вязов, морщинистых дубов и буков с корою нежною, как кожа любимой женщины. Здесь не стригут траву, не делают никаких газонов, чтобы создать впечатление бархатной кушетки. Ее косят, и быки радостно едят душистое сено, стуча об ясли своими кольцами. В этом лесу каждое растение имеет свои особенности, свое имя.

В лесу медунка есть с цветочком лиловатым,

С листом мохнатым и зеленовато —

Серым, с белым крапом и шершавым, —

Там надпись есть церковная уставом.

Жерухи много там, чтоб бабочкам резвиться,

Прозрачных изопир и черной чемерицы,

И гиацинты есть, их раздавить легко,

И жидкость липкая блестит, как молоко;

Зловонная жонкиль, нарцисс и анемона

(О вас мечтаю я, снегов швейцарских склоны!)

Будра полезная тем, что одышкой страждут.

Это отрывок из «Месяца Марта», маленькой поэмы, написанной Франсисом Жаммом для «Альманаха Поэтов» прошлого года, похожей на фиалку (или аметист), выросшую у изгороди среди первых улыбок весны. Вся поэма удивительна по грации и вергилиевской простоте. Это отрывок из «Georgiques Frangaises», на которых многие поэты некогда тщетно пробовали свои силы.