Клара д'Элебез или История девушки былого времени - [14]

Так умерла Клара д'Элебез в возрасте семнадцати лет, 10-го марта 1848 года. Молитесь за нее!

ПРИЛОЖЕНИЯ

Ф. Жамм. Избранные стихотворения

Когда для всех меня не станет меж живыми,

С глазами, как жуки на солнце, голубыми,

Придешь ли ты, дитя? Безвестною тропой

Пойдем ли мы одни… одни, рука с рукой?

О, я не жду тебя дрожащей, без одежды,

Лилея чистая между стыдливых дев,

Я знаю, ты придешь, склоняя робко вежды,

Корсажем розовым младую грудь одев.

И, даже братского не обменив лобзанья,

Вдоль терний мы пойдем, расцветших для терзанья,

Где паутин повис трепещущий намет,

Молчанья чуткого впивая жадно мед.

И иногда моей смущенная слезою,

Ты будешь нежною рукой мою сжимать,

И мы, волнуясь, как сирени под грозою,

Не будем понимать… не будем понимать…

Пер. И. Анненского

Альманах

Корзинку с яйцами оставив, в альманах

Глядит ребенок; там предсказана погода,

Святые названы, и знаки небосвода

Исчислены: Овен, Телец, Лев, Рыбы, Рак…

Простушка бедная, перелистав картинки,

Мечтает, что вверху, где звезды так блестят,

Как на земле, внизу, есть праздничные рынки,

Где продают овец, рыб, раков и ягнят.

И рынка божьего встает пред ней виденье…

И думает она, увидев знак Весов,

Что есть на небесах, как здесь у мясников,

Весы, чтоб взвешивать соль, сыр и прегрешенья…

Пер. В. Брюсова

Зеваки

Проделывали опыты зеваки

В коротких панталонах, и шутник

Мог искрой, высеченною во мраке,

Чудовищный баллона вызвать взрыв.

Взвивался шар, наряднее театра,

И падал в ахающую толпу.

Горели братья Монгольфье отвагой,

И волновалась Академия наук.

Пер. Б. Лившица

С дубовым посохом

С дубовым посохом, в плаще, пропахшем сыром,

Ты стадо кроткое овечек гонишь с миром,

Зажав под мышкою небесно-синий зонт,

Туда, где тянется туманный горизонт.

Резвится пес, осел плетется, как во сне,

Бидоны тусклые бряцают на спине.

В селеньях небольших пройдешь пред кузнецами,

Вернешься на гору, покрытую цветами,

Где овцы разбрелись, как белые кусты.

Там мачты кораблей встают из темноты,

Там с лысой шеей гриф летает над горами

И красные огни горят в ночном тумане.

И там услышишь ты, в пространство обратясь,

Над бесконечностью спокойный Божий глас.

Пер. М. Миримской

Вьеле-Гриффену

Осенние дожди, с утра застлала мгла

весь горизонт. Летят на юг перепела,

и рыщет хриплый ветер по оврагу

и гонит, как метлой, дрожащего бродягу.

С окрестных косогоров и холмов

на крыльях медленных спустились стаи дроф;

смешные чибисы уже отсуетились

и где-то в камышах, в сырых ложбинках скрылись;

чирки-коростельки, как будто неживые,

ни дать ни взять — игрушки заводные,

дня через три над нами пролетят;

а там, глядишь, и цапли воспарят,

и утки взмоют легким полукругом

и затрепещут над пустынным лугом.

Придет пора — и странный ржавый клич

раздастся в небесах, — то журавлиный клин;

промчится хвостовой и сменит головного…

А мы, Вьеле-Гриффен, поэты, мы готовы

принять весь мир, но в нем жестокость и разлад,

и режут к праздникам в деревне поросят,

они так страшно, так пронзительно визжат,

и будничная жизнь порой не лучше ада.

Но и другое есть — с улыбкою по саду

идет любимая — сиянье, и прохлада,

и прелесть. Но еще есть старый-старый пес,

он болен, и лежит, уткнувши в листья нос,

и грустно смерти ждет, и весь — недоуменье…

Какая это смесь? И взлеты, и паденья,

уродство, красота, и верх и низ…

А мы, недобрые, ей дали имя — Жизнь.

Пер. Э. Липецкой

* * *

На этих днях начнется снег. И прошлый год

Мне снова вспоминается с его грустями

Забытыми. И если спросит кто: что с вами?

— Скажу: побыть мне дайте одному. Пройдет…

Подолгу размышлял я в том же доме старом,

А грузный снег на ветви падал за окном.

И, как тогда, я тоже думал ни о чем,

Раскуривая трубку с мундштуком янтарным.

Все так же славно пахнет мой резной буфет.

И я был дурнем, полагая, что приметы

Не изменяются и что сменять предметы

Пустая блажь, ненужная, и смысла нет.

Все размышляем, все толкуем — не смешно ли?

А слезы, поцелуи — все молчком, ни звука,

А нам понятны. Так шаги соседа-друга

Мне слаще всяких слов, подслащенных тем боле.

Крестили звезды, не подумав, что для них

Имен не нужно, и красавица комета,

Которой сроки учтены с начала света,

Не засияет в небесах от слов твоих.

И где же он, мой прошлый год с его грустями

Давнишними? Почти совсем забытый год.

Я говорю: побыть хочу один, пройдет…

Коли захочет кто-нибудь спросить: что с вами?

Пер. С. Шервинского

Столовая

Шкап, и на нем полировки остаток.

Слышал он голос моих прабабок,

Слышал он голос моего деда

И голос отца, за дедом следом.

Воспоминанья он крепко хранит.

Он, думают, нем, оттого и молчит,

Но я веду с ним беседы.

Там же с кукушкой часы — не пойму,

В толк не возьму, молчат почему?

Все же не стану спрашивать их,

Быть может, что-то сломалось в них

И попросту замер голос пружины,

Как человеческий в миг кончины.

Там есть еще старинный буфет,

В нем пахнет воском, вялыми гроздями,

Мясом, хлебом, грушами поздними.

Он верный слуга, тревоги с ним нет,

И сам он знает, что красть не след.

Приходит немало мужчин и дам,

Глухих к этим малым живым вещам;

Смешно, что во мне лишь видна им душа.

Когда произносят, войдя не спеша:

«Как поживаете, милейший Жамм?»

Пер. С. Шервинского

Синдбад-мореход

В садах, где персики омыты ясным светом,

Как слезы, падают тяжелые плоды,