Кладбищенская благодать - [7]

Шли годы. Хрущев разоблачил культ личности, Брежнев со товарищи съел Хрущева, страна вступила в высшую стадию развитого социализма — эпоху застоя. Виктория Федорова закончила ВГИК и с успехом начала сниматься в кино. Многие, должно быть, помнят замечательный короткометражный фильм «Двое», где она сыграла главную роль, вызвав восхищенное внимание кинопрессы. Зоина жизнь тоже потихоньку устроилась и шла своим чередом.

Как-то неожиданно вдруг выяснилось, что отец Виктории, бывший дипломат, выдворенный после ареста Зои из России, жив-здоров, стал адмиралом и командует базой ВМФ США где-то в Калифорнии. Через друзей Зоя переслала ему письмо с рассказом о своих мытарствах. Адмирал просто ошалел от счастья, узнав о существовании дочери, и незамедлительно прислал по дипломатическим каналам вызов-приглашение в Америку. Приглашал-то он двоих, но документы на выезд в ОВИРе выдали только Виктории. Зою выпустить побоялись из опасения, что воссоединившись с любимым, она и сама в Штатах останется и дочери вернуться не позволит. Виктория поехала к отцу одна, однако так в Москву и не вернулась, получив, видимо, на то материнское согласие.

Доставшийся в наследство от матери талант помог ей зацепиться за Голливуд, где она сразу стала много и удачно сниматься в кино. Судьба как бы возвращала дочери то, чего не додала матери. В отместку за лагерное счастливое детство Виктория написала и издала в Штатах автобиографическую книгу, назвав ее «Мой папа — адмирал». Какой резонанс это вызвало в Америке, неизвестно, но у нас Виктория тотчас угодила в черный список ярых врагов советской власти, фильмы с ее участием изъяли из проката, а Зою чуть было не лишили комфортабельной квартиры в престижном доме на Кутузовском проспекте. Однако времена стали уже не те: в открытую власти престарелую актрису не прессовали. Она, как и прежде, снималась в эпизодах, регулярно подавала заявления в ОВИР, испрашивая позволения на поездку к дочери, в чем ей также регулярно отказывали. Правда, не совсем. Власти соглашались выдать выездные документы, если Зоя согласится навсегда покинуть страну, но актриса не желала умирать на чужбине.

Умереть на родине ей помогли в начале сентября 1981 года. Кто-то в упор разрядил обойму «Макарова», превратив Зою в решето в ее же квартире на Кутузовском. Вот здесь-то и начались загадки.

Викторию на похороны матери не пустили, отказав в визе. Хоронили актрису в основном друзья, но место на Ваганьковском выделили на гебешном участке. Кое-кто на кладбище поговаривал, что комендант урвал некую толику долларов от посольства США, хотя с работягами, сволочь, рассчитался обыкновенными рублями. Похороны были не особенно пышными, несмотря на обилие провожавших Зою Федорову в последний путь. Ваганьковский люд, прекрасно отличавший зерна от плевел, обратил особое внимание на присутствие в тот день на кладбище не только оперативников с Петровки и Лубянки, но и на нечастых гостей, близких к Огарева, 6.

Убийцу или убийц найти не сумели. «Голос Америки» грешил на КГБ, МУР на уголовников, дело постепенно заглохло и о нем перестали судачить на московских кухнях. Других сенсаций хватало: взять хотя бы кончину Суслова или загадочную смерть первого зампреда КГБ генерала Цвигуна, брежневского шурина…

* * *

Обогнув колумбарий, я затаился в тени двухметрового надгробия метрах в пятнадцати от могилы Зои Федоровой, где вовсю уже кипела работа. Осветив участок двумя переносками, гебешники довольно профессионально вывернули ломами надгробную плиту, отставили ее в сторону и аккуратно срезали с могильного холмика дерн. Слой земли над гробом не превышал одного метра, да глубже на Ваганькове давно уже не хоронили. И так гробы на гробах стояли. Шустро раскидав лопатами песок, из ямы вытянули влажный от плесени гроб.

— Товарищ полковник, посмотрите, — раздался взволнованный голос наклонившегося над гробом опера, — здесь кто-то ковырялся!

Коренастый седовласый дядя в тонированных очках недоуменно переспросил:

— Что значит ковырялся, Кольцов? С чего ты взял?

— Смотрите, — присел Кольцов на корточки, — драпировка напрочь сорвана и гвозди вон и вон торчат.

— Откройте, — приказал тот, кого назвали полковником.

— Эксперт, снимайте.

Заполыхали вспышки фотокамеры, вокруг гроба поднялась странная суета.

— Е-мое, да она же на животе лежит, — послышалось, когда гебешники приподняли крышку гроба.

— Осмотрите ее хорошенько, — злой голос полковника звучал отрывисто, как собачий лай, — кажется, мы опоздали.

— То-то я смотрю, земля легко поддавалась, — обратился неизвестно к кому один из тех, что разбрасывали могилу.

— Пусто, Виталий Арнольдович, в основании позвоночника ничего нет. Здесь вообще ничего нет, только черви, — доложил, видимо, судмедэксперт.

— Возмите пробы земли, определим когда это произошло, — приказал полковник, — закройте гроб и приведите все в порядок. Чтобы ни одна собака… — он не договорил и повернулся к Володе и Игорю, жавшимся чуть в стороне, — а вам, ребята, придется проехать с нами.

Часом позже я в одиночестве душил в мастерской бутылку водки и ждал возвращения Володи. На кладбище было тихо и покойно. Сержанты, проводив гостей, с перепугу пить отказались и резались в комнате милиции в шахматы. Дядя Дима продолжал храпеть в своей будке. О странном визите гебешников ничто не напоминало, как будто их здесь и не было.