Клад адмирала - [42]

— А что было дальше? Известно, что дали допросы в Новониколаевске? — спросил Зимин.

— Допросов больше не было, — ответил Лестнегов. — По пути в Новониколаевск Тютрюмов был убит, я уже говорил, при попытке к бегству. Третьего сентября. Его охраняли так, что бежать практически было невозможно. Он пошел напролом. Рассчитывал, скорее всего, что стрелять ни в коем случае не будут.

— То есть будут беречь как хранителя тайны захоронения адмиральского золота, — сказал Зимин.

— Да, — согласно кивнул собеседник.

— Ну и что было за это членам следственной комиссии? — спросил Зимин.

— Ничего ровным счетом. Все пошли на повышение. Малышева — а он стрелял в Тютрюмова, — как я знаю, вскоре перевели в Москву. Дожил до пенсии.

— Это точно?

— Абсолютно, — кивнул Лестнегов. — Пенсионер союзного значения.

— Тогда я думаю, — после долгой паузы сказал Зимин, — давным-давно никакой тайны нет. И самого Пихтовского, тютрюмовского или адмиральского, как хотите назовем, клада нет.

— Странный вывод, — с удивлением сказал Лестнегов. — И почему вдруг так?

— А потому, что никто из членов следственной комиссии, допустивших смерть Тютрюмова, не пострадал. Хотя по логике они могли получить за это весь набор крупных неприятностей. Для представителя Сибревкома Малышева стрельба на поражение в единственного хранителя тайны громадного золотого клада — достояния молодой Советской республики — это вообще смертный приговор самому себе. У него бы с кишками выдавливали не в двадцатом, так в тридцать седьмом: где золото, зачем стрелял? Но ведь, говорите, не пострадал?

— Нет.

— А из этого следует, что какие-то секреты, не занесенные в протокол, раскрыл все-таки следственной комиссии Степан Тютрюмов, и еще осенью двадцатого, ну, может, в двадцать первом золото тайно выкопали, увезли, и все семьдесят лет клад под Пихтовой есть не более чем призрак. Золотой мираж. И поисковые работы все эти годы разворачивались вокруг призрака.

— Интересно. Я об этом вот так никогда не думал, — сказал Лестнегов. — Но вы ошибаетесь.

— Возможно.

— Ошибаетесь. Я думал, что со смертью Тютрюмова прервались все ведущие к кладу нити. И многие годы, вернее, десятилетия считалось так. Пока не произошли два случая.

Лестнегов спрятал листки протокола допроса сначала в папку, а ее — в портфель.

— Произошли два случая, — продолжил он. — Первый — в шестьдесят девятом году. Летом. Подвыпивший парень, приезжий, в нашем привокзальном ресторанчике вдруг начал угощать всех направо и налево. Официантка засомневалась, хватит ли у него денег расплатиться. Он бросил на стол толстую пачку сотенных, сказал, что хватит и еще останется, если даже поить всю ночь весь ресторан, а вечером завтра он сможет залить вином хоть целую эту дыру Пихтовое, и не за цветные бумажки, а за золото самого адмирала Колчака… Такое вот пьяное высказывание, которому официантка не придала никакого значения. А на другой день обнаружили его убитым. В двенадцати километрах от Пихтового. Без денег, без чемоданчика, который был у него… Того, кто зарезал, нашли быстро. При нем были сторублевые купюры, с номерами, что и в пачке, из которой накануне расплачивался убитый, и — самое главное — свежераспиленный золотой слиток дореволюционной маркировки. Убийцу нашла милиция; сообщили в госбезопасность. Те распорядились до своего приезда не допрашивать. Пока ждали, он попытался бежать. Прыгнул на проходивший поезд — и сорвался, угодил под колеса. Как раз напротив железнодорожной церкви. И все — тишина. Ни кто, откуда родом убийца, позарился ли на деньги в ресторане или же шел по пятам издалека… Где вторая половина бруска и зачем его распилили, где чемоданчик убитого — все осталось тайной, как ни бились над разгадкой. Но самым неожиданным для меня была личность убитого. Племянник или, точнее сказать, внучатый племянник Виктора Константиновича Малышева.

— Того самого Малышева? Из двадцатого года? — спросил Зимин.

— Да, того самого. Члена следственной комиссии, представителя Сибревкома. Его к тому времени несколько лет уже не было в живых.

— Серьезная заявка, что клад в двадцатых годах не увезли, — сказал Зимин. — А второй случай?

— Второй? — Лестнегов несколько раз сжал-разжал пальцы, обхватывавшие колеса кресла-каталки. — Второй — более свежий. И не такой кровавый, что ли. Четыре года назад в городскую прокуратуру обратился пожилой мужчина. С заявлением о том, что от отца, который воевал здесь, в Сибири, в гражданскую, ему известно о кладе. Он даже знает, где этот клад находится, у него имеются примерные ориентиры, и если ему помочь хоть самую малость, он берется отыскать золотое захоронение. Самодельную карту местности приложил. В прокуратуре парни — все молодежь. Наслышаны, что время от времени наведываются в наши края кладоискатели с «железными» координатами, а карт за все эти годы нарисовано столько, что, если переплести, многотомник получится. Это раньше бы серьезно отнеслись. В сталинские времена вообще мигом бы в госбезопасность переправили. А тут парни посмотрели на посетителя, спросили: «Тебе, дед, лопату выделить, чтобы копать, или как?» Словом, посмеялись над ним, и он ушел…