Глава 1
ОН ЕДЕТ, ЕДЕТ, ЕДЕТ
Ранним утром в начале июня В. И. Ленин, как обычно, стоял рядом с большой площадью недалеко от горсада и внимательно смотрел за горизонт. Он уже привык к тому, что в будни и в выходные с восьми утра до семнадцати ноль-ноль центральная площадь была заполнена рядами грузовых и легковых машин, полосатыми польскими палатками, зонтами, молоковозами и прицепами типа закусочной на колесах. Он не замечал суетящейся перед ним гигантской толпы на площади, преобразованной администрацией города Чернявинска в толчок. Он глядел вдаль, за крыши зданий, пытаясь разглядеть там желанный и несбыточный коммунистический рай. И не видел его. И не только потому, что этот рай ему закрывала огромная вывеска «Лук-Ойл», а потому, что вождь пролетариата был бронзовым, семи с половиной тонн веса, монументом.
— Че его, долбое…а, не уберут? — спросил сержант-мент у другого сержанта. — Весь вид загородил.
Сотоварищ по патрулю мог ответить, что, действительно, черная, нависшая над площадью громада монумента мешает любоваться мраморным зданием театра, стилизованным под лотос, но было жарко, думать и много говорить как-то не моглось, и он выплюнул привычное:
— А ну его на…
Никто не обратил на них внимания — мент он и есть мент, что с него взять, кроме резиновой дубины. Никто, кроме высокого, сухощавого мужчины средних лет, случайно оказавшегося рядом. Мужчина болезненно дернулся от мата, изрыгнутого представителем правопорядка, и тихо сказал сам себе:
— Ну что, и ты еще раздумываешь? Беги, беги отсюда скорее!
Он вдохнул теплый воздух, огляделся и, протискиваясь сквозь тысячную торгующе-покупающую толпу, пошел на троллейбусную остановку.
В квартире курлыкал телефон. Мужчина, торопясь, завертел в замочной скважине ключом, не снимая обуви, пробежал в комнату.
— Здравствуй, Вовик! Ты не забыл? Сегодня наш день!
Ему не нравилось в ней почти все. Эта дурацкая манера называть его Вовиком. Кокетство — неумелое желание замужней бабы казаться сексуальнее, чем она есть на самом деле. Лицо с крупными чертами. Обидчивость, когда он был занят и встречи срывались. Да и многое другое. Иногда он пытался разобраться — почему он все-таки на ее «давай увидимся» говорит «да»? И понимал, что более классной любовницы, просто рожденной для мужчины, ему не найти. Эта замужняя стервочка все умела, все хотела, все могла. После ее ухода он, измочаленный, думал — все, хватит, надо кого-то попроще. Но через два-три дня, услышав в трубке «здравствуй, Вовик», хриплым голосом отвечал: «Конечно… Когда? Хоть сейчас». Он не забыл. Сегодня Лариса шла «в баню», «к подруге», «в магазин» — что еще она там соврет рогоносцу-мужу, верящему каждому ее слову. А может, просто, как и Владимир, боящемуся потерять хозяйку на кухне и шлюху в постели.
Владимир разделся и полез под душ. «Сейчас заявится», — подумал он и вдруг понял, что именно сегодня и придется сказать Ларисе «прощай». Без всяких «может быть», оставляющих право на надежду. Последняя сладкая встреча.
Владимир стоял, опустив голову, под струйками горячей воды и по полочкам раскладывал дальнейшие действия, открывая неприятные для себя моменты, которые всегда сопровождают решение человека круто изменить свою жизнь. Придется уволиться с работы. Хоть и тошнит от нее, как от запаха водки с похмелья, но кусок хлеба с маслом должность инженера первой категории в управлении облгаза приносит. Надежная работа, насиженное место, мечта многих, а ему кажется, будто завяз он в этой надежности, как муха в банке варенья, скоро задохнется в обрыдлости серых будней, бумагах и помрет от инфаркта в духоте кабинета, среди четверых таких же, как и он, «надежных». И положат его в гроб, одев в привычные, лоснящиеся на заднице и пузырчатые на коленях брюки. И все? И это жизнь? А может, он просто с жиру бесится? Для сорокалетнего мужчины надежность — главное?
«С работы придется уволиться, — снова подумал он уже спокойнее. — Да и к чему она мне? Работать я уже не буду никогда. Проблемы, конечно, возникнут, только другого плана. Например, куда девать деньги».
Он засмеялся, поднял голову навстречу льющейся воде и, набрав полный рот, выпустил струйку в свое отражение в зеркале, висевшем на стене. Всем бы такие проблемы.
Перешагнув четвертый десяток и накопив кой-какой жизненный опыт, Владимир наконец-то понял, что деньги, сколько бы их не было, ни любви, ни счастья не принесут. Но, поутратив пыл, задор и уверенность, присущие зеленой молодости, он не требовал от судьбы таких дорогих подарков. Отлюбил свое, потух, жизнь текла ровно, и надо было не безумств, а просто хорошей жизни, чтобы не считать копейки, рубли, а захотел — и фраза «мне завтра в Париж, срочно» стала не юмором, а обыденностью или хотя бы реальностью. А что? Ведь не глупее же он других. Нет, не глупее. Просто наглости маловато.
Горячая вода понемногу становилась прохладной. Отопительный сезон кончился неделю назад, и горячая водица — по народной примете, что ли? — исчезала следом за квартирным теплом. Ненадолго, до осени.
В прихожей звонок сыграл «Тореадор, смелее в бой», и Владимир заторопился, накинул на мокрую голову полотенце, надел халат и, просовывая ногу в ускользающий шлепанец, закричал через две двери:
