Китайский массаж - [49]

— Ду Хун!

Ду Хун встала. Ша Фумин сказал:

— Зайди-ка ко мне!

Всё официально.

Вот только зачем «зайти», Ша Фумин не пояснил, просто сидел на кушетке, не шевелясь. А Ду Хун что было делать? Она стояла в сторонке и тоже не двигалась. Ду Хун немного волновалась. Директор в последнее время ходит угрюмый, не связано ли это как-то с ней? Она пока так и не являлась официально сотрудником «Массажного салона Ша Цзунци». Ду Хун прокрутила в голове все разговоры и свои поступки за последние несколько дней — вроде ничего неподобающего, на душе стало чуть полегче.

— Господин директор, может, вам массаж? Расслабить какую-нибудь зону?

Господин директор молчал, не сказав Ду Хун, что конкретно ему расслабить. Ду Хун и не догадывалась, что Ша Фумин в этот момент поднял обе руки перед собой. Рукам хотелось дотронуться до лица Ду Хун. Рукам хотелось опытным путём понять, что же это за штука такая, что зовётся «красотой». Но они замешкались. Не осмеливались. В конце концов Ша Фумин схватил-таки Ду Хун за руку. Её ладонь была холодной, но не ледяной. Никакого намёка на твёрдость, наоборот, очень мягкая. Прямо как в воспоминаниях. Ладонь как ладонь. Пять пальцев. Ша Фумин один за другим погладил их и очень быстро сделал вдохновляющее открытие — между пальцами есть зазоры! И не успел он толком подумать, как его пальцы уже сплелись с её пальцами, сомкнувшись в аккуратный замок, словно так и задумано. В этот момент Ша Фумин понял, что это не у Ду Хун руки холодные, а у него самого. Но оттаивают. Это его руки оттаивают: кап-кап-кап! Налицо все признаки капели и ледохода.

Ша Фумин совсем потерял стыд — он внезапно потащил руку Ду Хун. Перед тем, как растаять, он хотел завершить кое-что, чего так долго ждал. Он прижал ладонь Ду Хун к своей щеке. Ду Хун не осмеливалась пошевелиться. Голова Ша Фумина легонько качнулась, и Ду Хун погладила его лицо. Ах, какая она тёплая.

— Господин директор, так нельзя!

Это сон длиной в вечность, пересёкший невыносимые годы. Оказывается, вот он, прямо тут. Ни на шаг не отходил.

— Оставайся, — сказал Ша Фумин, — Ду Хун, оставайся навсегда.

Да Хун отдёрнула руку, всю в поту:

— Господин директор, это что, сделка?

Глава восьмая Сяо Ма

Сестрица внезапно перестала приходить «к молодым людям». Уже какое-то время она не появлялась в мужском общежитии.

Сяо Ма на самом деле почувствовал, что она таким образом избегает его. В общежитии, и в салоне тоже.

С той поры, как сестрица начала избегать его, Сяо Ма затосковал. Но почему так произошло? На печальном лице Сяо Ма иногда ни с того ни сего мелькала улыбка. Лёгкая, мимолётная. Сяо Ма понял, что кроется за подобным поведением. Его тело готово было уже взорваться от восторга.

Сестрицын аромат. Аромат её волос. Влажный запах. «Всё, что нужно» у сестрицы было, а «чего не нужно» не было.

Сяо Ма молчал, так же как молчал и сестрицын аромат, но поскольку он и обычно был не слишком словоохотлив, то окружающие не заметили произошедшей перемены. Только сам Сяо Ма понимал, что ощущает себя иначе, чем раньше. Раньше он просто молчал, а теперь его молчание стало молчанием в квадрате.

Что такое молчание? Что такое молчание в квадрате? Сяо Ма это знал.

Когда Сяо Ма молчал, то чаще всего просто тихонько сидел где-нибудь, и окружающие «видели» ни с чем не сравнимое спокойствие. На самом деле спокойствие было лишь кажущимся, в действительности Сяо Ма развлекался. Он играл в свою игрушку. Но никто не знал, что у него за игрушка. Его игрушка — время.

Сяо Ма не пользовался часами, ни ручными, ни настенными. Когда до него доходила очередь, он тихой поступью двигался в сторону массажного кабинета. Ровно через час, сказав клиенту: «Ну, всё!», он такой же тихой поступью выходил. Ни минутой раньше, ни минутой позже. Здесь Сяо Ма не было равных, он обладал поразительным даром чувствовать время. Для него время было материальным, конкретным и определённым, имело периметр, площадь и объём, а ещё качественные характеристики и вес. Сяо Ма ещё в девять лет понял, что это за штука — «время», но тогда ещё «время» не стало его игрушкой. Пока не появилась игрушка, кончики бровей Сяо Ма без остановки подёргивались вверх-вниз. Он хотел открыть глаза. Надеялся на счастливый случай, на чудо. Тогдашний Сяо Ма днями и ночами ждал, что в одно прекрасное утро проснётся, а его зрение, словно два гвоздика, пробьётся из центра глазных яблок, пробуравит верхние веки так, что из глаз хлынет кровь. Его надежда сопровождалась яростью, которую здоровый человек и представить не сможет, — на грани со смертью.

Через четыре года тринадцатилетний подросток своей ни с чем несравнимой мудростью спас себя — он перестал впадать в ярость. Его душа успокоилась. Сяо Ма живо сделал время своей игрушкой.

Сяо Ма до сих пор помнил старомодные настольные часы: круглые, с часовой, минутной и секундной стрелкой, кончик которой венчал красный треугольник. Девятилетний Сяо Ма всегда считал, что время — это арестант, заключённый за круглым стеклом. Кроме того, Сяо Ма так же ошибочно полагал, что время — это красная стрелка, которая каждую секунду делает крошечный шажок со щелчком. Больше года Сяо Ма целыми днями обнимал старомодные часы, ни на минуту, ни на секунду не расставаясь с ними. Он прижимал часы к груди, развлекаясь их тиканьем. Тик-так уходит. И снова приходит. Но неважно, уходит или приходит это «тик-так», каким бы запутанным и сложным оно ни было, в нём явно есть ритм, только это и важно. Тик-так. Тик-так. Тик-так. Тик-так. Тик-так. Тик-так. Не быстрое, не медленное. Стабильное, с равными промежутками, постоянное, терпеливое, бесконечное.