Китайские мемуары. 1921—1927 - [24]
Принять это предложение значило пойти на большой риск. Тем не менее у меня возникло какое-то чувство доверия к этому человеку. Я согласился. На следующий день вечером в квартиру пришел начальник паспортного отдела китайской полиции. Он разложил па столе кисточку для письма, черную тушь, клей и печати с красной тушью. Я дал ему свою фотокарточку и через несколько минут в руках у меня был документ на китайском языке. Все были довольны: начальник паспортного отдела, хозяин и я.
На следующий день я был уже в международном вагоне КВЖД, которая прежде принадлежала царской России, а теперь находилась в руках не признававшего советской власти правления. Томительно прошли сутки в поезде. Но вот наконец и Харбин. Я вышел из здания вокзала и сразу же убедился в правоте манифеста Съезда революционных организаций Дальнего Востока.
Язык социальных революций очень эмоционален. Он взывает к чувству справедливости и возмущается попранием человеческого достоинства. «Разжиревшие от чужого пота и крови иностранные буржуи,— говорилось в этом манифесте,— разъезжают здесь в тележках, в которые запряжены люди-лошади, рикши, и погоняют их ударами сапог и палки». Впервые я увидел рикшу в Харбине. Здесь, а затем в Шанхае и в Кантоне много раз имел возможность убедиться в правдивости манифеста. Чуть ли не со слезами на глазах смотрел я на исхудалого китайца, крепко державшего в руках оглобли маленькой с узким сиденьем колясочки па двух высоких велосипедных колесах. В колясочке сидел толстый, грузный китаец с вещами на коленях. Я ехал на извозчике, однако рикша долго не отставал от лошади.
В шанхайском суде, где иностранцы на территории своих концессий судили китайцев, разбиралось вовремя моего пребывания в этом городе дело одного рикши. Он вез «представителя европейской цивилизации» около сорока минут. Слезая, иностранец заплатил ему пять центов К Рикша отказался принять такую мизерную плату, за что был избит палкой. Вдобавок рикша был задержан полицией. Уходя из суда, он был рад, что его по крайней мере не посадили месяца на три в тюрьму за «грубое обращение с иностранцем».
Рикш в китайских городах было тысячи. Особенно много на иностранных концессиях, где они не давали .никому ходить пешком. Рикша следовал рядом с тобой, упрашивая сесть в коляску, принадлежавшую не самому рикше, а хозяину, который отбирал значительную часть заработка «лошади» как арендную плату за коляску.
Рабочий день рикши тянулся с раннего утра до поздней ночи, с короткими перерывами для еды тут же на улице у владельца передвижной кухни. Рикша и спит здесь же в коляске, пока его не разбудит какой-нибудь прохожий. Жизнь этих бедняг коротка, ибо сердце при быстром беге вскоре сдает. Тогда хозяин выбрасывает его, как выжатый лимон.
На улицах китайских городов часто можно было видеть такую картину: большая платформа на двух деревянных тяжелых колесах, нагруженная различного рода кладью, ящиками, бочками, металлом и т. п. Вместо лошадей платформу тянут при помощи канатов человек десять кули. Канаты врезаются в голое тело рабочих, мускулы вздуты. Унылым трудовым напевом «э-хэ-хэ», в такт совместным усилиям, сопровождается этот лошадиный труд. На юге, в Кантоне, в платформу впрягались и женщины, за спинами которых часто были привязаны грудные дети.
Помню, перевозили большой, тяжелый несгораемый шкаф. Платформу тащили около тридцати женщин. На спинах большинства из них болтались кро-шечйые головки младенцев. Тот же монотонный припев «э-хэ-хэ» резал слух прохожих.
Я спросил у одного американца, который всегда говорил мне, что США это страна машин, почему здесь они не перевозят подобные тяжести на грузовых автомобилях. Он ответил, что бензин стоит дороже труда этих тридцати женщин. Это была горькая правда: за 16-часовой рабочий день китайская работница получала 10 мексиканских центов.
Я остановился в одной из гостиниц на главной улице торговой части Харбина. Белогвардейцы, нашедшие пристанище в этом городе, резко увеличили численность его населения. Улицы были полны народа. Казалось, что все торговали и чем-то спекулировали. Бежавшие сюда офицеры разбитых белых армий продавали награбленные в России ценности. Кто-то продавал, кто-то скупал, и казалось, что улица, кафе, магазины— это сплошная биржа. Чувствовалась здесь сила Японии: главной валютой в городе стала японская иена. Появились японские магазины. Витрины лавок были полны снеди и всяческих товаров. После Москвы и Иркутска это резко бросалось в глаза. Ведь 1921 год у нас был особенно тяжелым. К разрухе, причиненной империалистической и гражданской войнами, прибавился неурожай и голод в Поволжье. Скудные пайки, выдаваемые по карточкам, были еще более сокращены. 400 граммов полуржаного, полуовсяного хлеба, суп из селедочных голов, немного жидкой каши. Всегда хотелось есть, но не было никакой трагедии, по крайней мере для нас, молодежи. Ведь все одинаково голодали, не было сытых и голодных. Это был решающий моральный фактор, который творил чудеса.
Голода никто не скрывал. О нем говорил В. И. Ленин. На его имя посылали из сытых губерний вагоны белых сухарей, он отдавал их в детские дома. На II Конгрессе Коммунистического интернационала молодежи председатель ЦК РКСМ О. Рыбкин говорил: «Когда вы вернетесь Домой из Советской России, то помните о том, что Российская Советская Республика и ее рабочая молодежь переживают в настоящее время невероятно тяжелое время. Поистине никогда за время существования Советской Республики оно не было столь тяжелым. Рабочая и крестьянская молодежь в целом ряде губерний, на Волге и юго-востоке, голодает вследствие неурожая. Ввиду сокращения производства тысячи молодых рабочих уволены с заводов. Мы говорим вам об этом не для того, чтобы влить в ваши сердца уныние, но вы должны знать, что рабочая молодежь России, невзирая на тяжелое положение, будет твердо держать в руках знамя революции и всегда пойдет вперед по раз уже намеченному пути».
