Китай у русских писателей - [149]

Особенное сходство – между женщинами, не молодыми, а пожилыми, попросту старухами. Не знаю, в чем тут дело, но только мне кажется, что материнство создает что-то общее между всеми женщинами мира и особенно между женщинами-труженицами. У них и жесты одинаковы.

В горной Юньнани одна, казалось бы, очень далекая для русского человека женщина, когда я вошел в фанзу, вдруг смахнула передником пыль со скамейки и предложила сесть. Я протянул ей руку, а она сначала вытерла свою тем же передником. И эти жесты вдруг заставили меня почувствовать себя на родине. И полутьма фанзы, и очаг, который дымно горел в углу, и закопченный Будда с паутиной в бороде – все это не то, чтобы стало незаметным, но не бросалось больше в глаза, отодвинулось куда-то на второй план.

И вот здесь старуха Лунь Э с помощью жестов и семейных фотографий тоже рассказывает мне, что у нее четыре сына, две дочери и двое внучат, что все здоровы, трое учатся и учатся хорошо, что ее муж – Лэй Логань любит картины, у него болит спина, он строгий муж, но так и должно быть; в общем он хороший человек, а ее, старуху Лунь Э, выдали за Лэя замуж давно-давно, когда она была вот такой же девочкой, как сейчас Сян Мэй. Конечно, мне легко все это понять, потому что почти все я уже знаю, но разве о семейных делах можно разговаривать только один раз, не повторяясь?

Старуха откладывает шитье, идет к колодцу за водой, давая мне понять, что ей очень интересно и еще поговорить, но ведь дело-то не ждет.

Я тоже выхожу из фанзы. Первый день декабря, небо хмурится вот уже с неделю, и глиняные стены дворика как будто постарели еще больше.

Во дворе с самого утра ходит по кругу мул с завязанными глазами и вращает жернов, а на жернове старший сын старухи Лунь Э, скуластый, с черной редкой бородкой, Цзао Чжун, мелет желтые зерна кукурузы.

Мы здороваемся с Цзао Чжуном за сегодняшний день уже пятый или шестой раз, и я выхожу на улицу. Там вижу писателя Син Е, с которым мы вместе приехали из Пекина в деревню, только он живет в другой фанзе. Ходит он всегда в зеленой солдатской гимнастерке, в синей кепке и в черных рабочих брюках. Человек это крупный, с полным лицом, на которое приятно смотреть в профиль: когда глядишь на него так, какие-то новые выражения улавливаешь в этом лице. Товарищ Син Е всегда тороплив и сосредоточен, и хотя мы встречались с ним много раз и вместе совершаем поездку, нам все не удается поговорить: то ему некогда, то мне.

Теперь мы идем по улице рядом, время у нас есть, а вот слов – нет. Син Е не знает по-русски, и мы только посматриваем друг на друга и улыбаемся.

Из отрывочных разговоров, которые мы раньше вели с ним, когда у нас был переводчик, я вспоминаю несколько его фраз.

Однажды мы говорили о какой-то книге, сейчас уж не помню, о какой именно, и я сказал, что в ней точно и правильно описана жизнь. Син Е согласно кивнул, потом спросил: «А может эта книга повлиять на людей?»

Я сказал, что иногда опасаюсь, как бы в деревне не попасть в неловкое положение перед людьми: ведь я не знаю языка, не знаю обычаев. Син Е ответил мне: «Не надо об этом и думать. Если люди поймут цель, ради которой вы к ним приехали, все остальное приложится само собой».

Вот и все, что приходит мне сейчас на память из наших разговоров, когда с нами был переводчик.

Мы идем, молчим, я думаю выйти к невысокому бугру за деревней, на который мы поднимались вчера. Бугор этот всего метрах в двухстах от глинобитной деревенской стены. Он рассечен дорогой на две части и покрыт редкими деревьями. У подножья холма несколько могил, один высокий, похожий на часовню, надгробный памятник и поросшие травой окопы. Окопы уже обвалились, но еще можно различить и ходы сообщения, и пулеметные гнезда.

Однако память обманывает меня, и лабиринтом узких деревенских улочек, на которые выходят одни только глиняные стены, я попадаю в поле, но – увы! – бугра нигде не вижу.

Я поглядываю по сторонам, но не показываю Син Е виду, что ошибся, пришел не туда, куда хотел прийти, и спокойно шагаю по первой попавшейся узкой тропинке, а Син Е идет позади, идет неторопливым, тяжелым шагом, как будто делает работу. Потом он останавливает меня за рукав, кивает и снова поворачивает к деревне. Теперь я смотрю в его крупную спину, ни о чем не думаю и только вдыхаю горьковатый воздух – от деревни тянет в нашу сторону дымком.

Мы снова углубляемся в деревенскую улочку, сворачиваем раз, другой, снова выходим в поле, и совсем близко от нас бугор.

Мой спутник оглядывается на меня, жестом приглашает идти вперед.

Я вспоминаю, что Син Е воевал в провинции Хэбэй, может быть, вот в этих самых поросших травой окопах у подножья бугра, но спросить его об этом я не могу и думаю, что это тоже хорошо – идти вот так, молча.

Еще через несколько минут на перекрестке тропинок нам встречается молодой крестьянин, почти юноша. Голова его повязана полотенцем, он что-то несет на плече, что-то тяжелое и железное, наполовину обмотанное тряпицей, чтобы не резало плечи.

Я хочу рассмотреть, что же такое несет этот человек, но он бросает свою ношу на землю, быстро подходит ко мне, трясет мою руку и говорит: