Kiss. Демон снимает маску - [2]

Не знаю как, но, несмотря на все мои сумасшедшие связи, несмотря на одно только их количество, мне удалось стать преданным отцом. Если вам это кажется странным, представьте, каким странным это кажется мне. Мой отец ушел от нас с матерью, когда я был еще ребенком, и я вырос в уверенности, что никогда не заведу детей. Отчасти потому, что я помнил, Как это больно, когда тебя бросают, а отчасти потому, что я жил в страхе, что могу повторить ошибки своего отца. А потом я встретил девушку по имени Шеннон Твид. Не успев и глазом моргнуть, я уже держал на руках сына в роддоме и не хотел отдавать его врачам. Как во мне уживаются донжуан и семьянин? Так же, как уживаются робкий мальчик-иммигрант с Демоном в коже и заклепках, дышащим огнем на сцене. В любой личности есть свои противоречия, а в великой личности — великие противоречия.

Я всю жизнь жил для себя. Я не боюсь в этом признаться. Но еще я жил для фанатов: для верных солдат армии KISS, тех, что прошли с нами через огонь и воду, через меняющуюся моду, тех, что не боялись ни пробок, ни плохой погоды, чтобы прийти на концерт и позволить нам развлечь их. Когда я только сел за эту книгу, я разрывался, не зная, рассказывать ли фанатам всю правду об их любимой группе: о внутренних дрязгах и расколах, о личностных расстройствах и конфликтах. Я разрывался, потому что боялся, что правда может разрушить представление людей об их героях. И что бы ни говорили о группе KISS, она прежде всего всегда ассоциировалась с героями, с магией, с верой в нее и с исполнением надежд. Вы, фанаты, всегда были достойны только самого лучшего. Это одна из причин, почему каждый концерт мы начинали словами: «You wanted he best, you go he best. he ho es band in he world, KISS» («Вы хотели лучшее, вы получили лучшее. Самая популярная группа в мире, KISS»). В болезни и здравии — хотели мы того или нет — мы верили, что у нас есть обязательство выйти к вам, излить свое сердце в музыке и отдать вам все, что у нас есть.

Я верю, что когда дети вырастают, они должны узнать всю правду о своих родителях. Те из вас, кто верит в KISS, должны знать правду. Я знаю, что многое из того, что вы прочитаете в этой книге, будет сложно принять. Знаю, что кто‑то из фанатов может разозлиться на меня. Знаю, что некоторые участники группы возненавидят меня еще больше и будут утверждать, что каждое слово в этой книге — ложь, несмотря на мои воспоминания, несмотря на документальные доказательства, несмотря на свидетелей, подтверждающих описанные события.

В любом случае, вот вам правда, вся правда, и ничего кроме правды, так что Бог мне в помощь.

1. Большие надежды: Израиль 1949-1958

Я РОДИЛСЯ 25 августа 1949 года в роддоме израильского города Хайфа, раскинувшегося на берегу Средиземного моря. При рождении мне было дано имя Хаим Витц: Хаим на иврите означает «жизнь», а Витц — это фамилия моего отца. Израиль получил независимость всего за год до этого, хотя сто миллионов арабов пытались воспрепятствовать его появлению на карте мира.

Война за независимость Израиля стала следствием другой, более ранней войны — Второй мировой — и ужасающего плана немецких нацистов стереть евреев с лица Европы, а потом и всего мира. Родители моей матери были венгерскими евреями, и ее детство прошло в Венгрии в 1920-1930-е годы. Когда ей было четырнадцать, ее отправили в концлагерь, где она видела, как ее родных уничтожают в газовых камерах. В лагере она стала парикмахером жены коменданта, что спасло ее от многих ужасов, которым подвергались другие евреи. Пережив это страшное время, по окончании войны мама отправилась в Израиль. Думаю, инстинкт выживания у того поколения был так силен, что после лагерей они были уверены, что ничего плохого с ними больше случиться не может, и не боялись уехать в эту новую, незнакомую страну.

Израиль был совсем молодым государством, всего на год старше меня, и его существование все еще оставалось под большим вопросом. Но мне все это было неведомо. Война являлась 14 такой естественной частью моей повседневной жизни, что я не мог отделить ее от других аспектов своего существования. Например, я помню, как мой папа Иехиль (он же Фери) Витц — человек впечатляющего роста, под два метра, — приходил по выходным со своим автоматом и клал его на кухонный стол. Линия фронта пролегала в восьмидесяти километрах, и все — каждый мужчина и почти каждая женщина — служили в армии. Ни для кого не было исключений. Если ты жил здесь, ты служил.

Автомат на столе — одна из немногих вещей, которые я помню об отце, потому что он редко находился рядом. Я вспоминаю, что он был огромным, сильным человеком с огромной сильной харизмой. На память приходит одна яркая сценка. Как‑то у нас завелась мышь, и однажды она пробежала по комнате и забралась под диван, так вот я помню, как отец приподнял диван и, придерживая его сбоку одной рукой, другой рукой попытался прогнать мышь. Я не мог поверить своим глазам. Человек может поднять диван? Я ничего подобного раньше не видел. Это казалось невозможным.

В раннем детстве, где‑то в три года, я переболел полиомиелитом. В какой‑то моменту меня отказала вся нижняя часть тела. Доктора испугались, что мое состояние может ухудшиться, и отправили меня в больницу. В больнице меня посадили на карантин. Я лежал в полной изоляции, и, когда меня приходили навестить родители, им приходилось разговаривать со мной через закрытое окно. Почему‑то уже в таком раннем возрасте я остро чувствовал, что такое хорошо и что плохо, и знал, что ходить в кровать под себя — это плохо. Мать рано приучила меня к горшку. Она показала мне туалет и объяснила, зачем он нужен. В то время в Израиле еще не было памперсов, и я быстро усвоил, что кровать — для сна, а туалет — для других дел. Это было совершенно ясно. В больнице, в палате, мне приходилось вставать с кровати и идти в уборную. Я капризничал, плакал и снова капризничал. Я знал, что мне нужно дойти до туалета. Я знал, что любое другое решение этой проблемы будет неверным. Но медсестры не приходили, и мне как‑то удавалось вылезти из детской кроватки и сходить на пол, держась за край кроватки. Потом приходила медсестра. Когда мне требовалась помощь, медсестру было не дозваться, но как только на полу появлялись какашки, она сразу же приходила и начинала орать на меня, не понимая, почему я вылез из кроватки. И тут же врывалась моя мать и начинала кричать на медсестру за то, что та мне не помогла. «А вы что от него хотели? — говорила она. — Чтобы он под себя ходил? Он хороший мальчик. Он все понимает». В ее глазах я все делал правильно.